Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

него говорили: “Шварц похож на римского патриция в период упадка империи”). Читал он замечательно, как хороший актер. Старый Эйх[88], папа, дядя Толя и я дружно смеялись. А иногда смеялся один я, и тогда Шварц на меня весело поглядывал. Чаще смеялись только взрослые, а я с удивлением поглядывал на них. Пьеса очень понравилась. Когда Евгений Львович закончил читать, дядя Толя Мариенгоф сказал: “Да, Женичка, пьеска что надо! Но теперь спрячь ее и никому не показывай. А ты, Мишка, никому не протрепись, что слушал”».

* * *

Никогда не забывал Евгений Львович о своих моральных обязательствах перед кем бы то ни было, и в особенности – перед людьми, которым сам чувствовал себя обязанным. В начале апреля 1949 года он записал в дневнике: «Во время пребывания своего в Келломяках я написал книжку “Наш завод”. Фрэз будет моим соавтором по этой книжке. Он приезжал дважды. Один раз жил в Доме творчества, раз – в городе, ко мне только ездил». Не добившись в свое время от Ильи Фрэза согласия стать соавтором сценария «Первоклассницы», Шварц всё же нашел возможность поддержать его материально, сделав соавтором небольшой книжки о семье заводчан. Главный герой этой повести – маленький мальчик, вся семья которого (папа, мама и дедушка) работают на одном заводе, выпускающем паровозы. Тема – жизнь трудовой семьи, для которой задачи страны – превыше всего, а жизнь (как это часто бывает у Шварца) немножко напоминает сказку. Эту повесть издательство «Детгиз» в том же году выпустило большим тиражом.

Тем временем Акимов смог получить разрешение на постановку спектакля по пьесе «Первый год», и летом 1949 года Театр комедии в очередной раз отправился в любимый своим руководителем город Сочи. Было решено сделать спектакль по «Первому году» первой премьерой нового театрального сезона и начинать репетиции во время летних гастролей. Поскольку сценарий, по мнению Акимова, требовал некоторой доработки, Евгений Львович вместе с предполагаемым режиссером спектакля Александрой Ремизовой отправился в Сочи вслед за театральной труппой.

«…К величайшему моему удовольствию самую любимую мою часть дороги: от Армавира до Туапсе – мы проехали не ночью, как обычно, а днем, – написал Евгений Львович по прибытии дочери 25-го июля. – И я насмотрелся с наслаждением на знакомые с детства места. Одно место на этом пути, долину через Туапсе, по которой я проходил в ранней молодости пешком по майкопскому шоссе, я часто вижу во сне, и у меня было очень странное чувство, когда я увидел ее наяву. На вокзале нас встретили Акимов, Юнгер и другие с букетами цветов. Вечером я получил номер в Приморской гостинице, так что, видишь, всё благополучно и роскошно. И вместе с тем, как это ни грустно, живу я как в тумане. Я почему-то не понимаю, что я в Сочи, на море, на юге. Нет особого, праздничного ощущения, благодаря которому я и люблю эти поездки. В дороге оно моментами вспыхивало, а здесь совсем потускнело. Думаю, что всё это от непривычки ездить в одиночестве…»

Почти сразу по прибытии в Сочи Шварц включился в работу и написал обстоятельное письмо Акимову и его жене Елене Юнгер, которую Акимов видел в главной роли Маруси Орловой в спектакле. В письме Шварцу было проще в спокойной и беспристрастной форме выразить главное, что его беспокоит и что он считает принципиальным. Он пишет, в частности, о том, что «распределение ролей может до того переосмыслить и переиначить его пьесу, что она развалится скорее и вернее, чем от реперткомовских поправок», и что особенно это касается роли Маруси. «Она непременно должна быть чуть-чуть заурядной, – поясняет свою мысль Шварц. – Она обязана быть похожей на любую молодую женщину. Она обязана вызывать жалость своей неопытностью и беспомощностью». Поэтому Евгений Львович решительно восстал против Елены Юнгер в роли Маруси: «Я глубочайшим образом убежден, что актерские твои свойства противоположны тем, которые необходимы для Маруси. Ты можешь на сцене быть кем угодно, но только не заурядной драматической инженю. Ты всегда создаешь образ своеобразный. Острый. Непременно сильная женщина у тебя получается. Непременно! Хочешь ты этого или не хочешь! И много пережившая. И умеющая постоять за себя. Тобою можно любоваться, в тебя можно влюбиться, но жалости, той жалости, которую должна вызвать беспомощная, почти девочка Маруся, тебе не вызвать».

В заключение Шварц просит не искушать судьбу и пересмотреть вопрос о Марусе «со всей беспристрастностью, на какую способны». И вопрос о Марусе был Акимовым пересмотрен, что было одним из редких случаев его «послушания» в вечных спорах со Шварцем. Роль Маруси была поручена обаятельной молодой актрисе Людмиле Люлько. Но, увы, Репертком в этот момент потребовал полной переработки пьесы, несмотря на то что до сих пор не имел никаких претензий к сценарию.

«Дорогая моя доченька, – писал Евгений Львович Наташе 1 августа, – я уже собирался посылать тебе телеграмму, когда, наконец, пришло твое письмо. <…> Дела мои таковы. Пьесу не репетируют и не будут репетировать. Репертком потребовал таких изменений в пьесе, которые в один день, даже в один месяц не сделаешь. В частности – предложено категорически снять всю сцену с куклами. Мы поговорили, посоветовались и решили, что я буду заниматься переделками вместе с театром, не спеша, основательно. А пока театр приступил к репетициям пьесы Погодина “Миссурийский вальс”.

Несмотря на всё это, настроение у меня значительно лучше, чем в первые дни. Я отлично себя чувствую, старательно худею, работаю и купаюсь. Хуже всего с похудением, потому что никак не научусь мало есть. Я встаю рано, между шестью и семью, и отправляюсь на Ривьеру, на платный пляж. Делаю я это, во-первых, потому, что там очень хорошее (сравнительно) дно. Мелкие камешки, через три шага уже можно плыть. А во-вторых, ходьбы туда примерно полчаса. Это важно для похудения.

В это время дня идти не так жарко. Я иду под магнолиями и пальмами, и платанами, и акациями, и мимозами, и олеандрами. Мимо поликлиники, мимо кино, мимо Кафе-молочной, мимо ресторана “Сочи”. Я спускаюсь в центральную часть города. Здесь я миную почту и переговорную станцию, и большой, как в Москве, магазин “Гастроном” с ледяным Боржоми, Нарзаном и лимонадом. Пить хочется ужасно, но я ничего не пью, чтобы не полнеть. Далее по великолепной, но, увы, уже раскаленной улице я иду между садами к Ривьере. Вот, наконец, самая прохладная часть пути: минут восемь я шагаю, замедлив нарочно шаг, в густой тени под огромными чинарами, которые растут по обеим сторонам улицы, по преданию, с основания города. За этой самой прохладной частью пути – самая жаркая. Я выхожу на великолепный