Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

Она жила в итээровском бараке, но отдельно ото всех, в небольшом закутке. Закуток этот был тесен для нас; мы долго ворочались, сотрясая топчан и колебля фанерные стены. Потом я уснул, прикорнув на груди у Музы, погрузившись в тепло, вдыхая запах жарких ее подмышек. И всю эту ночь мне снились пески Туркестана, пустынные миражи, солончаковые степи у иранских границ.

Утром мы встретились с Семеном в столовой. Едва мы уселись за стол, Муза поставила перед нами две миски с дымящимся, огнедышащим супом. Сказала «кушайте» и улыбнулась, раздвинув лоснящиеся щеки.

– Ну, как дела? – спросил я, разглядывая приятеля.

Он выглядел неважно. Лицо его за ночь осунулось, заострилось.

– Да как, – пожал он плечами, – сам понимаешь… всю ночь глаз не сомкнул. А что я могу? Я ей, гадюке, втолковываю: обожди, мол, не лезь пока, дай оклематься малость, в себя прийти…

– И что же она? – полюбопытствовал я.

– Не понимает, змея, не сочувствует. Мало того – еще обижается. Ты, говорит, весь в моих руках. Захочу, говорит, обратно по наряду шугану. И ведь шуганет – свободное дело!

– Что ж, – сказал я медленно, – здесь, брат, ихняя власть… Матриархат!

– Вот, вот, – подхватил он, – прямо не знаю, как быть.

– Напрягись, – усмехнулся я, – постарайся как-нибудь. Надо, Сеня, надо.

– Да ведь я загнусь! – хрипло, с каким-то даже стоном воскликнул Семен. – Копыта отброшу.

– Чем на каком-нибудь руднике загибаться, лучше уж здесь, – возразил я, – на бабе, в тепле. Это дело святое.

С минуту он молчал, насупясь и шумно дыша. Потом сказал, придвигая миску:

– Уезжать отсюда, конечно, не хочется. Глупо все-таки. Такой шанс, если вдуматься, раз в жизни выпадает. Бабы мне, в общем, до лампочки, а вот харчи… Ты только посмотри, какой суп! Это даже и не суп – сплошное мясо…

Я прожил в этом лагере до весны. Работа у меня была легкая: я заготовлял дрова для кухни. И частенько, отработав положенное время, уходил и слонялся по зоне: заглядывал в бараки, знакомился с бытом женщин.

Он кое в чем заметно отличался от нашего, мужского; в нем было немало странного и трагичного… Вот этот трагизм ощутил я отчетливее всего.

Я видел всяких женщин – истеричных, кликушествующих, исступленно озлобленных; видел надломленных и отрешенных, с пустыми, оцепенелыми, безжизненными глазами. И все это не от непосильной работы (по лагерным понятиям подсобное хозяйство – курорт!) и не от голода (в сельскохозяйственных лагерях такого типа кормят в принципе неплохо – гораздо лучше, чем в других). Это все у них было от тоски, от тоски по утраченному и запретному.

Как-то раз мне довелось попасть в барак к лесбиянкам… Сейчас, когда я пишу эту книгу, мне уже немало лет. Пошатавшись по свету, я успел обрести некоторый опыт и могу теперь рассуждать и сравнивать. Так вот – о специфической этой любви. Ее не следует смешивать с той, что бытует в повседневной обыденной жизни. В лагерях она выглядит по-иному. Здесь ведь все обретает особые, небывалые формы!

Лагерный режим, отделивший мужчин от женщин, породил нелепые, уродливые характеры; среди лесбиянок появились так называемые коблы, существа, имитирующие мужчин, подражающие им в повадках, в интонации, в одежде.

Коблы эти были суровы, напористы, агрессивны. Их боялось все население лагеря. Они хлестали водку, принимали наркотики, резались в карты. И безжалостно помыкали своими любовницами – безвольными и забитыми ковырялками.

Как правило, каждый из коблов имел несколько таких любовниц – занимался ими по очереди и крепко держал в руках свой гарем. Но были и случаи, так сказать, моногамной любви; порою в женских бараках возникали диковинные альянсы, справлялись странные свадьбы…

…В бараке, куда я однажды забрел, разыгрывалась как раз такая свадьба. Все было как положено: кто-то пел, кто-то дробно выбивал цыганочку. И посреди всеобщего веселья – у накрытого стола – всхлипывала молоденькая лесбияночка.

Сидящий рядом с нею «жених», коротко стриженный, одетый в расписную косоворотку, посмотрел на меня угрюмо и с беспокойством. (Я, право, не знаю, какой род применителен здесь – мужской или женский? Первый как-то не подходит… да и второй тоже. Но все же это скорее он, чем она.) Он явно воспринял меня как врага, как потенциального соперника! И все время, пока я находился здесь, я чувствовал на себе неотрывный, вязкий его взгляд.

Потом я отвлекся, забрел в другой конец барака и заговорил с какой-то девушкой. Мы сидели в углу, на нижних нарах. Кто-то окликнул меня негромко. Я оглянулся: передо мной стояла невеста – та самая лесбияночка, что плакала давеча, уронив на стол тяжелые медные пряди волос.

– Зачем ты пришел? – проговорила она. – Уходи отсюда… Скорее… Я боюсь!

– Чего ты боишься? – спросил я.

– Не знаю… Он на все способен. – Она оглянулась поспешно. – На все, на все… Еще убьет тебя.

– Что-о? – произнес я насмешливо. – Не болтай чепуху. И успокойся, сядь. Ничего он со мной не сделает.

– Ну, не тебя убьет, – прошептала она, – так меня… Это точно. Уходи, уходи. Ах, прошу тебя!

И я ушел – растерянный, недоумевающий, подавленный всем тем, что я здесь узнал и увидел.

Были у меня и другого рода приключения. Как-то раз, весною, меня похитили воровки.

Здесь я снова хочу напомнить о матриархате. Ситуация, если вдуматься, была весьма схожей. Я оказался всецело во власти женщин и сразу же утратил все свое былое значение, стал играть несвойственную мне пассивную роль. В сущности, я уже не распоряжался собой! Право выбора принадлежало не мне, а другим; я просто плыл по течению, переходил из рук в руки, менял покровительниц.

Любовью Музы я согревался недолго. Меня отбила у нее начальница ППЧ, та самая дама, которая – помните? – увела в ночь Семена… Он жаловался на нее не зря: в конце концов она все же осуществила свою угрозу и шуганула его, отправила вон из зоны. На пересылку он, слава богу, не попал, остался здесь же, в Тауйске, но на отдельной мужской подкомандировке – там, где ютились все прочие доходяги. Собственно говоря, и мы с Семеном должны были после бани угодить туда же и остались лишь благодаря Юлии Матвеевне, так величали эту самую начальницу. Решающее значение имел памятный случай в раздевалке; чем-то мы, вероятно, прельстили здешних баб… Юля с ходу выбрала Семена. Но потом, разочаровавшись в нем, решила переиграть все заново. Разговор ее с Музой был короткий; та не посмела активно возражать. Погоревала, повыла – и отступилась. Спорить с начальницей планово-производственной части было делом опасным.