Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками. 1918—1924 - Ричард Эдгар Пайпс

что Москва является штабом международного еврейского заговора, они отвечали: коммунизм — это только фасад, за которым скрывается традиционный русский национализм, «они говорят — мировая революция, а подразумевают Россию»[158]. Но «национал-большевики» желали большего, чем сотрудничество с коммунистической Россией, — они хотели, чтобы Германия переняла систему государственного управления, заключавшуюся в централизации политической власти, устранении соперничающих партий и ограничении операций на свободном рынке. В 1925 году Геббельс и Штрассер на страницах нацистской газеты «Volkischer Beobachter» доказывали, что лишь установление «социалистической диктатуры» спасет Германию от хаоса. «Ленин пожертвовал Марксом, — писал Геббельс, — и в обмен дал России свободу»{887}. О своей собственной нацистской партии он заявлял в 1929 году, что это была партия «революционных социалистов»{888}.

Гитлер отверг эту идеологию в целом, но, дабы перетянуть от социал-демократов на свою сторону немецких рабочих, использовал социалистические лозунги. Эпитеты «социальная» и «рабочая» в названии нацистской партии не были только спекуляцией на популярных терминах. Партия возникла из союза немецких рабочих в Богемии, образованного в первые годы нынешнего века в борьбе с чешскими переселенцами. Программа Немецкой рабочей партии (Deutsche Arbeiter Partei), как эта организация первоначально называлась, сочетала в себе социализм, антикапитализм и антиклерикализм с немецким национализмом. В 1918 году она стала именоваться Национал-социалистической рабочей партией Германии (НСРПГ), добавив к своим принципам антисемитизм и привлекая в свои ряды демобилизовавшихся ветеранов войны, лавочников и людей интеллигентного труда (слово «рабочая» в ее названии должно было обозначать всех трудящихся, а не только промышленных рабочих{889}). Именно эту организацию возглавил Гитлер в 1919 году. Согласно Брахеру, идеология партии в первые годы существования «содержала крайне революционное зерно в рамках иррациональной, ориентированной на насилие политической идеологии. Она вовсе не была простым выражением реакционных тенденций: она вышла из среды рабочих и профсоюзных деятелей»{890}. Нацисты взывали к социалистическим традициям немецких трудящихся, объявляя рабочих «столпом общества», а «буржуазию» вкупе со старой аристократией, обреченным классом{891}.

Гитлер, убеждавший своих соратников, что он «социалист»{892}, сделал красное знамя символом партии, а придя к власти, объявил 1 мая национальным праздником; члены нацистской партии должны были обращаться друг к другу «товарищ» (Genosse). Гитлеровская концепция совпадала с ленинским представлением о партии как боевой организации — Kampfbund — или «Боевой лиге». («Сторонник движения тот, кто объявляет о согласии с его целями. Член лишь тот, кто сражается за них»{893}.) Конечной целью Гитлера было построение общества, в котором не будет традиционных классовых различий и статус его членов будет определяться личным героизмом{894}. В присущей ему радикальной манере он предвидел человека, создающего самого себя: «Человек становится богом, — говорил он Раушнингу, — человек есть бог в творении»{895}.

Поначалу нацистам не удавалось привлечь на свою сторону рабочих и в их рядах преобладали «мелкобуржуазные» элементы. Но к концу 20-х социалистические лозунги возымели эффект. В начальный период безработицы 1929—30 гг. рабочие массами вступали в нацистскую партию. Согласно партийной хронике, в 1930 г. 28 % ее членов составляли промышленные рабочие, в 1934-м их количество увеличилось до 32 %. И в том и в другом случае они представляли в НСРПГ самую многочисленную группу[159]. Учитывая, что членство в ней не влекло такой же ответственности, как в российской коммунистической партии, можно предположить, что удельный вес членов из рядов подлинных промышленных рабочих (в отличие от бывших, превратившихся в партийных функционеров) в НСРПГ был много выше, чем в РКП.

Прямых свидетельств того, что гитлеровская модель тоталитарной партии была позаимствована у российских коммунистов, нет, ибо, если Гитлер не отрицал своего долга перед «марксистами», он аккуратно избегал всякого намека о влиянии российских коммунистов. Идея однопартийного государства пришла ему в середине 20-х, когда, размышляя о провале капповского путча 1920 г., он решил сменить тактику и прийти к власти законным путем. Гитлер заявлял, что концепция политической партии, основанной на строгой дисциплине и иерархии, была подсказана ему военным устройством. Он также хотел подчеркнуть, чему его научил Муссолини{896}. Но было бы совершенно невероятно, если бы коммунистическая партия, деятельность которой широко освещалась немецкой печатью, не оказала на него никакого влияния, хотя по понятным причинам он и не мог в этом признаться. В частной беседе он охотно признавал, что «изучал революционную технику по трудам Ленина и Троцкого и других марксистов»[160]. По его словам, он отвернулся от социалистов и начал делать нечто иное, потому что они были «мелкими людьми»{897}, неспособными на смелые действия, что весьма напоминает причины, заставившие Ленина порвать с социал-демократами и основать партию большевиков.

В споре между сторонниками Розенберга, с одной стороны, и Геббельса и Штрассера, с другой, Гитлер в конце концов взял сторону первого. Альянс с Советской Россией был невозможен, поскольку Гитлеру требовался призрак иудо-коммунистической угрозы, дабы воздействовать на немецкий электорат. Но это не мешало ему в своих интересах воспользоваться коммунистической практикой и схемой устройства основных институтов власти.

* * *

Три тоталитарных режима отличались по различным аспектам, к разбору которых мы перейдем в свое время. Но то, что их объединяло, было значительно существеннее того, что их отличало. Прежде и значительнее всего — общий для всех трех враг: либеральная демократия и многопартийная система, уважение к закону и собственности, идеалы мира и стабильности. Проклятия Ленина, Муссолини и Гитлера в адрес «буржуазной демократии» и социал-демократов полностью взаимозаменяемы.

Чтобы проанализировать отношения между коммунизмом и «фашизмом», следует отбросить общепринятые представления о том, что «революция» по самой своей природе есть воплощение равенства и интернационализма, тогда как националистические перевороты — контрреволюционны по сути. Эту ошибку допустили те консервативные круги Германии, которые поначалу поддержали Гитлера в надежде, что такой ярый националист не станет вынашивать революционных замыслов{898}. Характеристика «контрреволюционности» может быть полностью применима лишь к движениям, которые ставят своей целью подавить революцию и восстановить status quo, как, например, французские роялисты в 1790-х годах. Если под «революцией» понимать резкое свержение существующего политического строя, сопровождающееся глубокими переменами в экономике, социальном устройстве и культуре то тогда этот термин вполне применим и к антиэгалитарным и ксенофобным переворотам. Определение «революционный» описывает не существо перемен, но манеру, в которых они совершаются, — а именно их скоропалительный и насильственный характер. Таким образом, можно смело говорить о революции слева и о революции справа — а то, что они находятся в непримиримом противоречии друг с другом, объясняется их соперничеством за симпатии масс, а не разногласиями в методах или задачах. И Гитлер,