Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

неё сумки были. А потом она исчезает в памяти и появляется в памяти. Или мне уже мерещится? Не пойму, где сон, а где явь. Лена говорит, что по телевизору об этом говорили. Просят всех, кто что видел или знает, сообщить в отдел милиции. Откуда она это знает? Может, она мной в этом кошмарном состоянии руководит? А почему я спал у Вечного огня? Как я там оказался? Кто меня тогда вёл в этот магазин? Лена? Или продавец? Или продавщица? Кажется, воевал с кем-то одним, и если продавщица убита, то где же в памяти мужик? Нужно разложить лестницу в воспоминаниях. А почему тогда пакет с водкой, шоколадом и шампанским у Лены под кроватью? И пацаненок уже насорил по кухне, и двору, и хате обертками от шоколадок. И кошелек новый у неё появился откуда? И деньги откуда? Ладно, выясню постепенно. Жаль, что ужасы продолжаются. Я уже слов не нахожу и не знаю, что происходит просто дьявольщина какая-то. Я, наверное, действительно порождение дьявола. Человек такое делать не может. Я даже хуже. Сколько беды и горя я уже наделал! Легче покончить с собой, и пойду вечером повешусь. Все, я уже дошёл до черты невозможности. Это уже предел. Я себя не оправдываю, я себя казню. Мне уже так все надоело! И такая жизнь мне не нужна.

(Из «Дневника»)

Читатель, конечно же, догадывается, что убийца не мог никуда взять с собой написанную задним числом тетрадь своего псевдодневника и что вешаться не входило в его текущие планы.

Еще более туманное, нарочито недостоверное и иллюзорное описание данного эпизода мы обнаруживаем в протоколе одного из первых после ареста преступника допросов.

Помню, далее мы куда-то идем то ли с Леной, то ли с какой-то женщиной. Помню какое-то здание и ступеньки, и я на них сижу. Потом меня кто-то заводит в это стеклянное здание, помню, большую пустую площадь и какие-то проходы и комнаты. Было светло. Помню, много полок, и на них что-то стояло и лежало. Помню, что-то типа шума или крика и якобы то ли Лена, то ли не Лена меня потом бьет, толкает куда-то, выпихивает. Я, наверное, не понимая, в чем дело, что-то неправильное предпринимал: ведь голова не соображала ни черта. Помню, что-то типа трупа монстра-женщины, без лица естественного, резко повернулось ко мне, и я имевшимся у меня в руках штыком куда-то стал её бить. По обе стороны от меня что-то стояло, и было, как мне показалось, тесно. Это существо, видимо, затаилось или замерло, оно лежало на полу. Откуда-то Лена появилась, и куда-то мы этого монстра тащили. Вижу, внутри этой женщины что-то зашевелилось, вроде как в животе, и, чтобы оно не вылезло, я в него бил штыком. Лена куда-то исчезла, я, кажется, искал её по каким-то комнатам. Потом вижу: она стоит в центре этого здания с сумками и зовет, что ли, меня, а я не могу выйти из проходов. Кажется, я что-то беру с полок и кладу в сумку что-то и куда-то иду. Куда делась Лена, не знаю. И как вышел из здания, тоже не помню. Деревья вокруг большие, железная дорога, и я куда-то иду.

Проснулся я в какой-то яме около бугра, с другой стороны железная дорога и, как мне кажется, я укрывался от дождя то ли простыней, то ли халатом, потому что это, кажется, белого цвета было. Мне было холодно, и я пытался развести костер на том же месте, но костер, как мне кажется, не получился, но огня немного было. Около себя я обнаружил какой-то пакет полный, он лежал на земле и из него выкатилась бутылка с водкой. Я её выпил и чем-то закусывал.

Как я дошёл домой, не помню. Но на следующий день я обнаружил у Лены под кроватью два целлофановых пакета с водкой, шампанским, шоколадками и палкой колбасы. Я вспоминал, где я мог быть и что могло случиться. А она, Лена, мне говорила, что я магазин выставил. «Неужели, — спросила она, — ты ничего не помнишь?» И сказала, что я там убил женщину и мужчину.

Где-то через день или два Лена сказала, что убийство в магазине в Каменоломнях по телевизору показывали и просили жителей, если кто что видел или знает, чтобы сообщили в милицию. «Так что, — говорит, — тебя ищут, а я, если что, делов твоих не знаю и никуда с тобой не хожу и не ходила». Я тогда у Лены спросил: «Ведь ты же была со мной. Неужели не могла остановить? Я же и без убийства мог разобрать стену в магазине в Каменоломнях, и много чего набрали бы, а из-за пакета с водкой, шоколадом, шампанским жизни людей лишил». Лена не стала со мной разговаривать и ушла на кухню к дяде Жоре, хозяину дома. Я пришёл к ним и сказал, что если её сын или она дотронутся до тех пакетов, что стоят под кроватью, то я ей голову разобью до самой задницы. Также её еще раз предупредил, чтобы она меня не нервировала, и не грубила, и не наглела. Я уже не человек и не животное, и у меня в голове нездоровая обстановка. Делаю то, чего и сам не желаю, о чем не думаю и не гадаю. Я ей также говорил, что если она хочет, то пусть убьет меня. Штык, мол, у тебя, можешь хоть сейчас меня проколоть, мне все равно, я смерти не боюсь, все равно меня расстреляют рано или поздно. Также я Лене говорил неоднократно, что я её убивать не собираюсь, скорее, она меня уберет.

(Из протокола допроса от 20 июля 1995 г.)

Впрочем, несмотря на свое не вполне адекватное состояние в момент непродуманного, похоже, заранее убийства, Муханкин не забыл прихватить с собой кое-какую снедь: шампанское, колбасу, конфеты, шоколадки и еще кое-что, попавшееся ему под руку.

Мы уже заметили, что о Елене Левченко Муханкин высказывается, как правило, резко и презрительно. Скажем, так:

Стараюсь меньше пить, но не всегда это удается. Лена пьет со всеми подряд. Шаблается, где попало.

(Из «Дневника»)

Чтобы подчеркнуть, что дело вовсе не в его субъективных пристрастиях, наш специфичный повествователь привлекает иной раз и суждения третьих лиц, которые, в соответствии с его замыслом, должны подкрепить его оценки. Так, в «Дневнике» возникает порой некая «тетя Фая».

Тетя Фая, соседка, говорит, что я зря связался с Леной. Она говорит, что Лена — сволочь. Я-то в этом убедился. Если б знала