Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

диагноз абсолютно верен. Возможны любые сюрпризы»[618]. Чемберлен и в самом деле сделал робкий шаг навстречу Москве, решив отправить туда министра заморской торговли Роберта Хадсона. Сообщив об этом, британский посол Уильям Сидс 19 апреля тем не менее уведомил Литвинова: «Британское правительство решило направить Хадсона, парламентского секретаря Совета по торговле, в Москву не для переговоров, а для установления контакта с ведущими фигурами и обсуждения возможностей для торговли». По сообщению Сидса в Лондон, Литвинов после этих слов не упустил случая сказать, что «не видит никаких изменений в британской линии после Мюнхена» и что это проявилось в Испании, где «Франция и Великобритания не пытались оказать какое-либо сопротивление агрессии против республики». Когда Сидс выразил несогласие, нарком сказал, что «был бы рад узнать о новых настроениях в правящих кругах Британии и еще более счастлив увидеть их результаты»[619].

Критически относясь к политике правительства Чемберлена, Литвинов тем не менее делал все возможное, чтобы повернуть ее в нужную Советскому Союзу сторону. В конце апреля Майский устроил в полпредстве прием, пригласив видных общественных деятелей, и сообщил им, что СССР «сильно уязвлен Мюнхеном, и Великобритания не может ждать никаких авансов с его стороны, если не проявит взаимного интереса»[620]. Тогда же он предупреждал членов британского парламента о возможном изменении политики. Возможно, Литвинова не посвящали в детали переговоров с Германией и потому, что он мог, пусть даже с благими намерениями, оповестить об этом Лондон, чего в Кремле до поры тщательно избегали.

Упорное нежелание Чемберлена искать договоренностей с Советским Союзом в конце концов вызвало недовольство даже его главного внешнеполитического советника Галифакса, который на заседании комитета по иностранным делам консервативной партии сказал: «Мы не можем игнорировать страну с населением в 180 миллионов человек». После этого Чемберлен 1 марта впервые появился на приеме в советском посольстве, что заставило Литвинова предположить: «Не исключено, что даже у Чемберлена возникли опасения относительно того, что ненасытность агрессора вынудит Великобританию и Францию взяться за оружие, и в преддверии такого развития событий было бы нелишним прощупать позицию СССР»[621].

Однако даже эти осторожные предположения не оправдались. Британское правительство по-прежнему пыталось остаться в стороне от будущей войны, в то же время аккуратно подталкивая к ней СССР. Это подтверждает телеграмма в Лондон посла в Германии Не-вилла Хендерсона: «Жизненное пространство для Германии может быть найдено только в экспансии на восток, а экспансия на восток делает столкновение между Германией и Советским Союзом в один прекрасный день весьма вероятным. Имея на своем фланге одобряющую такое развитие событий Британию, Германия может рассматривать эту возможность со сравнительным хладнокровием, но она живет в страхе войны на два фронта, которая была ее кошмаром со времен Бисмарка. Поэтому наилучший способ поддерживать хорошие отношения с Германией состоит в том, чтобы избегать раздражающих немцев высказываний по вопросам, которые напрямую не затрагивают британские интересы, и поддерживать нейтралитет в случае движения Германии на Восток»[622].

Это послание, вероятно, осталось неизвестным советскому руководству, но подобные настроения на Западе, конечно, не были для него тайной. В результате появился отчетный доклад Сталина на XVIII съезде партии, открывшемся 10 марта 1939 года Литвинов присутствовал на нем и вновь был избран членом ЦК, но не выступал. Перечислив акты агрессии фашистских государств, вождь сделал вывод: «Новая империалистическая война стала фактом. В наше время не так-то легко сорваться сразу с цепи и ринуться прямо в войну, не считаясь с разного рода договорами, не считаясь с общественным мнением. Буржуазным политикам известно это достаточно хорошо. Известно это также фашистским заправилам. Поэтому фашистские заправилы, раньше чем ринуться в войну, решили известным образом обработать общественное мнение, т. е. ввести его в заблуждение, обмануть его»[623].

Далее Сталин назвал главной причиной войны то, что «неагрессивные государства», к которым он отнес Англию, Францию и США, «пятятся назад и отступают, давая агрессорам уступку за уступкой». Выразив признательность курсу Литвинова, он назвал большой ошибкой Запада отказ от политики коллективной безопасности и переход на позицию невмешательства. В завершение он призвал «укреплять деловые отношения со всеми странами», в чем историки порой видят поворот к сотрудничеству с Германией. Однако Германию, как и Японию, Сталин в своей речи привычно клеймил как государство-агрессора и ни о каком изменении отношения к ней не говорил. Речь просто совпала по времени со сменой внешнеполитического курса, о которой вождь вовсе не собирался информировать товарищей по партии. Тем более что 15 марта нацисты дали новый повод для осуждения, оккупировав Чехию. Части вермахта вошли в Прагу, объявленную столицей протектората Богемия и Моравия. Словакия объявила независимость, фактически тоже оказавшись под властью Германии. Литвинов 18 марта вручил Шуленбургу ноту с решительным осуждением случившегося: «При отсутствии какого бы то ни было волеизъявления чешского народа оккупация Чехии германскими войсками и последующие действия германского правительства не могут не быть признаны произвольными, насильственными, агрессивными»[624].

Телеграмма Литвинова Сталину с сообщением о последствиях оккупации Чехословакии нацистами. 16 марта 1939 г. (АВП РФ. Ф. 3. Оп. 63. Д. 189. Л. 18–19)

В тот же день нарком предложил созвать конференцию Великобритании, Франции, Польши, Румынии и СССР для обсуждения мер борьбы против германской агрессии. Однако предложение уже привычно не вызвало отклика на Западе. В этой обстановке Советскому Союзу приходилось принимать срочные меры для укрепления своей безопасности. В этом контексте нужно рассматривать отправленную Литвиновым тогда же, 18 марта, телеграмму полпреду в Италии Б. Штейну, который находился с особой миссией в Финляндии. Цель миссии заключалась в том, чтобы добиться уступки СССР Гогланда и других островов на подходе к Ленинграду в обмен на большие по размеру участки советской территории. Однако финны, ведущие тайные переговоры как с Англией и Францией, так и с Германией, это предложение отвергли.

Чемберлен 16 марта тоже отреагировал на оккупацию Чехии выступлением в палате общин, но его осуждение прозвучало весьма вяло: «Я не могу назвать способ, которым было изменено положение в Чехии, соответствующим духу Мюнхенского соглашения». Одновременно он призвал к сохранению мира любой ценой: «Хотя порой мы можем испытывать разочарование, цель, стоящая перед нами, имеет слишком большое значение для счастья человечества, чтобы мы могли легкомысленно отказаться от нее или отложить на потом»[625]. Примиренчество, звучавшее в этой речи, возмутило даже депутатов-консерваторов, поэтому через два дня на собрании партии в Бирмингеме премьер занял более жесткую позицию. Он заявил: «Нам говорят, что захват территории был вызван беспорядками в