Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

том, возможна ли отдельная украинская нация. – А. М.). Украинская нация существует «виртуально», существует «в потенции», в возможности. Я далек от того, чтобы считать это утверждение несерьезным. Напротив, в нем много правды. Расовое, культурное, языковое, историческое сродство – суть условия близости, а не доказательства ее. Близость одного народа другому – факт психологический. Она либо переживается, либо ее нет». И дальше Бицилли говорит, что «украинскую нацию создать можно. В этом украинизаторы вполне правы».

Заметим, что все эти рассуждения сделаны в 1930 г. До конструктивистских теорий нации, до Геллнера, Андерсона остается больше 50 лет. То есть Бицилли здесь пионер не только в плане политического понимания ситуации, но и в плане методологическом, научном. И можно даже сказать, что, вполне вероятно, Андерсон и Геллнер были знакомы с этими рассуждениями Бицилли, потому что он опубликовал их по-английски в статье в начале 1930-х годов, в чикагском журнале The Modern History.

В Советской же России понятие малоросс тотально делегитимируется. Оно вообще исключается из политического языка. В переписи населения 1926 г. категории «малоросс» нет. Есть инструкция переписчикам, что если человек себя определяет как малоросс, ему нужно объяснить, почему этим словом далее пользоваться не нужно и почему правильно говорить «украинец». И в принципе маркер «малоросс» нагружается – это очень характерно для последующего развития украинского сознания – негативным содержанием, что «малоросс» – обидное прозвище, наследие русификации и колониализма. Это слово становится очень «токсичным». В конце 1920-х – начале 1930-х годов разворачивается конфликт между Лазарем Кагановичем и комиссаром-украинизатором Александром Шумским, который, критикуя партийное руководство в том, что оно недостаточно быстро, решительно и агрессивно проводит украинизацию, как-то обозвал своих оппонентов из числа украинцев малороссами. И это стоило ему, скорее всего, жизни (он был сослан, а впоследствии убит), потому что до того, как это произошло, готовился план перевести его на какую-то хозяйственную работу неидеологического характера в центр. Убрать с Украины, чего он и сам хотел как единственного способа выйти из уже проигранного противостояния. Его надежда сохраниться в партийной номенклатуре была убита использованием понятия «малоросс» в отношении своих партийных коллег, потому что он этим «выдал свою агрессивную националистическую сущность».

В этом смысле очень любопытно письмо двух школьных учителей из Черновицкой области, жаловавшихся Сталину на украинизацию школы сразу после войны. Эти люди, попавшие в СССР только в 1940 г., когда была аннексирована у Румынии Буковина, вскоре снова выпали из советской жизни, когда Румыния заново взяла Буковину в 1941-м. У них не было времени вполне усвоить советский подход к украинскому вопросу, и они излагают в письме ту дореволюционную концепцию триединой русской нации, которая включала в ее рамки не только великорусов, но также белорусов и малорусов, и протестуют против украинизации, которую в 1940 г. не успели начать, зато в 1947 г. проводили весьма энергично. Эти лояльные советские граждане пишут Сталину: «Родственные племена, народы объединялись в одну нацию, в один народ, а эта тенденция отделения украинцев от русских и вообще разъединение русской нации на великорусов, белорусов и украинцев (малоросов) как на отдельные народы, это пагубный путь регресса, и если мы пойдем по этому пути назад, то и украинцев можно делить на еще более древние племена: на полян, древлян, дреговичей, радимичей и т. д., а ведь ни одно государство не раздробляет свой народ, свою нацию на племена глубокой седины, и наша задача – тоже объединить, сцементовать в единое, целое, монолитное государство все близкие, родственные русские племена».

Никто, кто жил в Союзе в 20-е – 30-е годы, такого письма написать бы не мог – ну только если бы он находился в коме все это время. Письмо показывает, что у людей, которые не подвергались советской идеологической обработке, идея общерусской нации оказывалась очень живучей. Это письмо последних «общеруссов», если можно так выразиться.

И таким образом, отношение к понятию «малоросс» долгое время оставалось в СССР предметом очень жесткого идеологического регулирования. И когда во время Майдана понятие «малоросс» использовалось как презрительное обозначение таких украинцев, которые, с точки зрения майданной стороны, неизлечимо зомбированы советской и российской пропагандой, в этом нетрудно увидеть сарказм истории.

Александр Воронович исследовал политику памяти в непризнанных республиках (Донбассе, Приднестровье) и показал, что они не формируют отдельный национальный нарратив и в то же время не реанимируют общерусскость, не возрождают «малоросса» как вариант идентичности. Они скорее акцентируют интернациональность. Это позволяет уверенно утверждать, что понятие «малоросс» как выражение определенной идентификации отошло в прошлое.

Концепт малоросса позволял сохранять множественную лояльность, множественную идентичность. Понятие «малоросс» как вариант самоидентификации сегодня уже умерло, но умирало оно долго и мучительно – не само по себе. Его вытравливали.

Соперничество русского и украинского национализма накануне и во время Первой мировой войны: история и политика памяти

Западные окраины Российской империи служили лабораторией для целого ряда национальных проектов в течение XIX и начала XX в. Именно здесь империи был брошен самый первый и самый мощный вызов – со стороны польского национализма. Именно здесь империя начала использовать националистические инструменты в своей собственной политике, пусть и бессистемно[1032]. Для оценки влияния Первой мировой войны на развитие различных национальных проектов на западных окраинах империи чрезвычайно важно иметь ясное понимание сложившихся в канун войны обстоятельств, что сопряжено с серьезными трудностями, поскольку многие аспекты предвоенной ситуации в этом регионе остаются малоизученными. В историографии существует тенденция преувеличивать силу националистических движений в имперском приграничье.

До 1905 г. украинский, литовский и белорусский национальные проекты в своих целях и методах оставались почти исключительно движениями в сфере культуры. В преддверии Манифеста 17 октября 1905 г. ряд политических партий требовал национальной автономии и даже неофициально поддерживал идеалы федерации. Кандидаты от части этих партий были избраны в Первую и Вторую Государственные думы[1033]. Тем не менее всплеск активности националистических партий, наблюдавшийся с 1905 по 1907 г., постепенно ослабевал, частично из-за усиления административного давления и неспособности мобилизовать поддержку масс[1034].

Польское влияние на западных территориях сократилось в результате антипольских правительственных мер после январского восстания 1863 г., но было все еще весьма значительным, хотя польским активистам не удалось установить долгосрочное сотрудничество с украинским, белорусским и литовским национальными движениями. После 1907 г. русский национализм активнее всего развивался в Юго-Западном крае. Идея общерусской нации позволила привлечь к движению много малороссов. Поляки, евреи и сторонники украинского национализма, которых в русских националистических кругах Малороссии звали «мазепинцами», в зависимости от обстоятельств становились основным врагом на юго-западных территориях[1035]. Главная борьба за идентичность в этом регионе шла между