Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

Правительственные органы активно поддерживали русских националистов, особенно во время премьерства Петра Столыпина, когда количество националистических организаций неуклонно возрастало. Число членов Союза русского народа на Волыни накануне войны намного превышало 100 000, главным образом из-за влияния православного духовенства на крестьян. Крупные русские националистические организации, объединявшие высшие сословия, процветали в Киеве и Одессе. Киевский клуб русских националистов (ККРН), созданный в 1908 г. под патронажем Столыпина, к 1910 г. был уже весьма влиятельным, и его члены выигрывали выборы в Городскую и Государственную думу. Вскоре ККРН стал претендовать на общее лидерство среди русских националистических организаций в империи, ссылаясь, среди прочего, на свои успехи в избирательных кампаниях. Лидер организации А. Савенко еще в 1908 г. писал: «В то время как великорусские губернии отправили даже и в Третью думу значительное число революционеров, Малороссия посылала в Таврический дворец почти исключительно русских националистов. В то время как великорусские Москва и Санкт-Петербург являются рассадниками революции, центр Малороссии Киев – это центр русского патриотического движения»[1037].

Такая точка зрения считалась вполне оправданной накануне войны. На памятнике Столыпину в Киеве, открытом в 1913 г. перед оперным театром, где он был убит в 1911 г., были выгравированы слова премьер-министра: «Твердо верю, что затеплившийся на Западе России свет русской национальной идеи не погаснет и вскоре озарит всю Россию». В сочетании с жестким административным давлением, осуществляемым правительством, и изменением избирательного законодательства сильное присутствие русских националистов в этом регионе привело к резкому сокращению националистов нерусского толка в Думе[1038].

В течение всего послереволюционного периода, и особенно после 1907 г., конституционным демократам пришлось добиваться поддержки от окраинных националистов в приграничье в их борьбе против русского правого национализма. Одним из аспектов этой тактики была поддержка реорганизации империи по принципу национальной автономии, хотя альянс кадетов и националистов на приграничных территориях не имел идеологической базы. Стороны не могли найти общий язык по вопросу об автономии, а идеи федеративного устройства кадеты поддерживать отказывались.

Тактика, используемая кадетами в Думе, – держать под контролем угрозу радикализации националистических движений на окраинах империи, идя на умеренные уступки – сталкивалась с неослабевающей оппозицией справа. Придерживаясь такой тактики, во время обсуждения украинского вопроса в феврале 1914 г. глава кадетов Павел Милюков призвал: «Бойтесь Донцова! Если вы будете продолжать вашу политику, Донцовы будут исчисляться не единицами и не десятками, а сотнями, тысячами и миллионами»[1039]. Предводитель ККРН Анатолий Савенко, который был главным правым противником Милюкова в этих дебатах, предупредил, что украинское движение представляет «большую и реальную опасность для единства России». По вопросу о признании украинцев как отдельной нации, отличной от России, Савенко отметил: «Как только народ признается отдельным, он должен, согласно основной идее столетия, пользоваться правом на самоопределение; он должен обрести свое собственное культурно-национальное и политическое существование».

Он призывал к невмешательству в борьбу правительства против украинского движения и настаивал на корректности малорусской версии идентичности, осуждая украинское движение как раскольническое для «одного единого 100-миллионного народа». Далее Савенко подчеркнул, что потеря неправославных инородческих окраин империи не столь опасна для России, как раскол русской нации[1040]. Правые националисты с радостью приняли в Думу крестьян, критиковавших «украинство» от имени всего малорусского крестьянства, и публично объявили о своей приверженности идее общерусской нации[1041].

Таким образом, перед Первой мировой войной западные окраины империи находились в состоянии неустойчивого равновесия. Местные органы власти не могли реально надеяться «искоренить» антирусских националистов, но и не были готовы к компромиссу. На протяжении нескольких лет до начала конфликта правительство и русские националисты сочетали административное давление с активной пропагандой. В украинской активистской литературе этого периода описывается немедленная экзистенциальная и неизбежная угроза русификации. Один из ключевых активистов украинского движения в Киеве Евген Чикаленко написал в своем дневнике в 1909 г.: «Города наши так омосковлены, что очень, очень малый процент населения вообще проявляет какой-либо интерес к украинству… Все города и местечки на Украине страшенно обрусели»[1042]. Он также писал своему соратнику Петру Стебницкому в Санкт-Петербург: «Что теперь можно сделать тысячами, того не сделаешь потом, когда народ обрусеет, и миллионами»[1043].

Начало войны

Общественные настроения в первый год войны характеризовались ростом имперского патриотизма и русского национализма. Реальные размеры массовой политической мобилизации военно-патриотического типа мало изучены, хотя в нескольких научных работах подчеркивается рост интереса к политике в целом, и в этом контексте – к националистическим чувствам среди сельского и городского населения[1044]. В начале войны русская армия не несла очевидных поражений, поэтому первый год войны показал рост русского национализма.

Война оказала противоречивое воздействие на националистические проекты пограничных территорий. С одной стороны, административное давление резко увеличилось – многие периодические издания и местные отделения украинской культурной организации «Просвита» были закрыты, а несколько активистов, в том числе Михаил Грушевский, были отправлены в ссылку, хотя некоторые из них пытались демонстрировать лояльность к империи в надежде избежать репрессий и чтобы получить уступки от правительства в конце войны[1045]. С другой стороны, война создала атмосферу опасной неопределенности. Для сепаратистски ориентированных националистов война стала стимулом в создании причудливых планов о месте, соответствующем их нациям в послевоенной реорганизации Европы.

В начале осени 1914 г. Российская армия оккупировала Восточную Галицию, в том числе Львов / Лемберг. Аннексия Галичины была одной из ключевых целей России до войны, особенно для ирредентистов, которые считали включение этого региона в состав империи «воссоединением Красной Руси и России». Русские националисты ожидали, что оккупация Галичины сможет подорвать украинское движение. При изложении целей России в предстоящей войне в 1912 г. П. Струве подчеркнул необходимость «воссоединить и объединить с империей все части русского народа», то есть аннексировать «Русскую Галичину». Ее аннексия была необходима, по его утверждению, для «внутреннего исцеления России, поскольку австрийский повседневный уклад малороссов создал так называемый уродливый "украинский вопрос"»[1046].

Ко времени российской оккупации Галичина уже подверглась суровым санкциям австрийского правительства. Более 10 000 русинов, которых правительство подозревало в прорусских симпатиях, были депортированы в концентрационный лагерь Талергоф. За время войны более 20 000 человек прошли через лагеря Талергоф и Терезин, ставшие первыми концентрационными лагерями на территории Европы. Несколько тысяч заключенных были казнены[1047]. Одновременно с казнями правительство Австрии занималось созданием первого украинского военного формирования: легион Украинских сечевых стрельцов (Українські січові стрільці) принес клятву верности Австро-Венгрии 3 сентября 1914 г. В свою очередь, российские оккупационные власти закрыли все украинские периодические издания. Они также арестовали и