16 лет возвращения - Израэль Рахлин

В Каунасе к нашему поезду прицепили еще два вагона, и после двухчасовой стоянки он снова тронулся в путь.

Ранним утром 17 июня мы прибыли в Ново-Вилейку, на последнюю станцию на территории Литвы. На платформе стояли люди с хлебом и молоком для наших детей. Во время этой короткой остановки нам разрешили поговорить с ними.

Это были совершенно незнакомые люди. Евреи и христиане, все они, как могли, старались утешить и поддержать нас. «Вам не следует так сильно огорчаться, — говорили нам супруги-евреи. — Вы должны быть счастливы, что можете уехать из мест, куда приближается война. Если нам нужно будет спасаться, мы уйдем даже пешком». Они были убеждены, что в скором времени их заставят уехать. Угроза военных действий со стороны Германии была реальной, а как только немцы вторгнутся в страну, спастись уже будет невозможно.

Мы и сами понимали, что война неумолимо приближается. За несколько дней до депортации мы слышали гул немецких самолетов, но они летели так высоко, что увидеть их мы не могли. На следующий день мы узнали, что между немецкими и советскими летчиками шел воздушный бой. Двух советских летчиков похоронили в Каунасе со всеми воинскими почестями. По официальным сообщениям, эти два летчика погибли в том бою.

После Ново-Вилейки поезд пошел в глубь советской страны, которую никто из нас не знал. Как и того, что проживем в этой стране долгих шестнадцать лет. Атмосфера была гнетущей из-за неопределенности нашей судьбы. Однако мы старались приспособиться к ситуации и принять ее такой, как есть. Полоцк, Ярославль, Киров, Свердловск, Тюмень, Омск — все эти города мы проехали, продвигаясь на восток, все дальше и дальше в бескрайние просторы Сибири. И в таких обстоятельствах наша жизнь в вагоне для скота стала, по сути, обычной повседневностью со своим ритмом, ритуалами и правилами.

Самой большой проблемой оказалось отсутствие уборной. Эту проблему решили самым простейшим образом, проделав в полу вагона дырку. Но выяснилось, что для того, чтобы справить нужду, человек должен обладать достаточной гибкостью и акробатическими навыками. У мужчин в этом смысле больше преимуществ, поскольку они могли помочиться через дверные проемы и не пользоваться дыркой каждый раз. Женщинам приходилось сложнее, во-первых, потому, что они стеснялись, а во-вторых, было не так-то просто усидеть на корточках над дыркой в трясущемся вагоне, который швыряло из стороны в сторону. Но скоро все преодолели стеснение и привыкли не только к отсутствию уборной, но и к другим неудобствам вагона для скота.

Может показаться странным, но через какое-то время вагон нам стал даже нравиться. Какими бы стесненными и неприемлемыми ни были условия жизни, он стал нашим убежищем, заслоняющим нас от чужого внешнего мира, и у нас появилось чувство, что нам лучше и безопаснее оставаться внутри, чем выходить в этот неизвестный и незнакомый мир.

Мы проезжали по бескрайним степям, полям и лесам, где не было видно ни людей, ни зверей, ни жилья. Пустое открытое пространство — необозримое, безлюдное, чужое и страшное.

Когда мы пересекали болотистые местности, на нас нападали полчища комаров. Они проникали в вагон, кусали и не давали заснуть своим назойливым писком.

22 июня Германия напала на Советский Союз. И хотя к этому времени мы уже проехали тысячи километров на восток, поезд стали постоянно останавливать. Мы часами стояли в ожидании отправления. Большая часть Транссибирской магистрали была одноколейной, и наш поезд уступал дорогу составам, идущим на фронт с восточных территорий Советского Союза. Все эти составы были загружены военной техникой и солдатами.

Нам приходилось несладко от частых и длительных остановок. Дело в том, что как только поезд останавливался, прекращалась циркуляция свежего воздуха, и жара в вагоне становилась невыносимой. Но, несмотря на это, нам не разрешалось выходить из вагонов. К тому же во время остановок нам раздавали еду: горячий суп, а иногда только селедку и хлеб.

Рахиль

Нормальный режим кормления Гарриетты был полностью нарушен. Я начала отнимать ее от груди еще до того, как нас забрали. Дома кормила ее грудью только утром и вечером. Теперь, когда она все время лежала со мной, Гарриетта была сбита с толку и думала, что ей будут давать грудь постоянно.

Это, по крайней мере на время, помогло решить проблему кормления, и я уже не беспокоилась о том, удастся ли нам где-нибудь по пути достать молоко.

Расписание движения нашего поезда, если действительно такое существовало, в теперешних военных условиях, конечно же, не соблюдалось, и, как следствие этого, нас часто будили среди ночи для приема пищи. Нас кормили на станциях, где еда для нас уже была готова, независимо от времени суток.

Когда мы останавливались на такой «станции питания», к нам подходил солдат и говорил, что мы можем идти и получить еду.

Под охраной солдат еду приносили в ведрах двое мужчин, посланных за ней из вагона. Каждая семья получала положенную ей порцию хлеба и супа. Особенно трудно было разлить суп на равные порции. Израэль, которого начальник конвоя назначил старостой в нашем вагоне, отвечал за распределение еды и настолько хорошо справлялся со своими обязанностями, что все были довольны.

Обстановка оставляла желать лучшего, но люди ехали миролюбивые и дружелюбные. Все выражали желание помочь друг другу. В двадцатиметровом скотнике на колесах собрались представители разных слоев общества, и в обычной жизни мы бы, наверное, никогда не встретились. А теперь были вынуждены жить вместе и друг к другу приспосабливаться, чтобы справиться с лишениями и трудностями этого путешествия. Конечно, когда в таком ограниченном пространстве собирается столько разного народа, то трения и разногласия неизбежны. Однако все они благополучно разрешались.

Израэль

Как староста я должен был знать обо всем, что происходило в нашем далеко не пульмановском вагоне. Я должен был точно знать, что из него никто не исчез, и все в нем живы и здоровы. Каждый день на каждой остановке к двери подходил вооруженный солдат, и я отчитывался перед ним о здоровье и наличии каждого транспортируемого.

Причина, по которой меня назначили старостой, возможно, заключалась в том, что в нашем вагоне из двадцати восьми человек было всего четверо взрослых мужчин, но только Исаак Априль и я свободно говорили по-русски. Вот почему и на него, и на меня возложили эти так называемые представительские обязанности.

Два раза поезд останавливался около маленьких речек, и нам разрешали выйти из вагонов и помыться. Смыв пот и усталость, мы испытывали необыкновенное удовольствие от