16 лет возвращения - Израэль Рахлин

Через некоторое время Советский Союз начал строить военные базы на литовской территории.

В сентябре 1940 года родилась Гарриетта. Это было одно из немногих радостных событий в тот год, когда Литва стала советской республикой.

НКВД стучит дважды

Рахиль — Израэль

После оккупации в 1940 году Литвы Советским Союзом мы поняли, что заперты в маленьком углу мира. Вокруг нас бушевала война, и нам ничего не оставалось, как только наблюдать за событиями и ждать.

О том, чтобы уехать из Литвы, не могло быть и речи. Нацисты стремительно продвигались на запад. На востоке — огромный Советский Союз, закрытый и недосягаемый для нас, как и охваченная огнем Европа. Русские сразу и плотно заблокировали свою страну, и теперь только птицы свободно пересекали границы.

События в мире шли курсом, оставляющим после себя кровавый след смерти и разрушений. Мы не могли связаться с нашими родственниками и друзьями ни в Дании, ни в других странах.

Хотя ад кромешный властвовал безраздельно, радиостанция Би-Би-Си продолжала работать без перебоев. Она сообщала нам и миллионам других людей самые последние новости о происходящем.

В ночь на тринадцатое июня 1941 года мы, как обычно, слушали известия Би-Би-Си. В своей традиционной сухой манере диктор сообщил, что Германия концентрирует крупные силы вдоль восточных границ. Спать мы легли со смутными, но дурными предчувствиями, не представляя, однако, как эти сообщения о продвижении германских войск могут повлиять на нашу жизнь.

Около семи часов утра нас разбудил резкий стук в дверь. Это был зловещий стук, и мы неохотно открыли.

За дверью стояла Дина Бернике, дочь наших близких друзей, красивая черноволосая девушка. Заплаканная, с белым от страха лицом и растрепанными волосами, она тяжело дышала от быстрого бега.

— Они их всех взяли, — с трудом переводя дыхание, сказала она.

Рыдая, она отрывисто рассказала, что ее родителей забрали русские и увезли в грузовике.

— Ничего не объяснили. Приказали с собой теплые вещи взять и все.

Дина была в отчаянии. Она спрашивала нас, не знаем ли мы что-нибудь обо всем этом, не значит ли это, что ее родителей ссылают в Сибирь.

Мы знали не больше, чем она, но допускали, что ее предположения, возможно, верны.

Дину не увезли вместе с родителями потому, что у нее была другая фамилия — ту, что взяла ее мать после первого брака.

Вот так начался тот длинный день.

Но жизнь, несмотря на тревожные известия, продолжалось, Израэль стал собираться на работу. В то время он работал на фабрике «Лабор», ставшей государственной, как и все литовские предприятия. Прежними владельцами фабрики были немцы. Их после оккупации Литвы Советами репатриировали в Германию. Новому руководству нужны были специалисты со знанием русского языка. Израэля определили на должность экономиста.

Перед уходом на работу он решил зайти к нашим соседям — семье Телиц, чтобы узнать что-нибудь по поводу случившегося.

Он ушел, а через несколько минут снова раздался стук в дверь. Но прежде чем мы успели подойти к двери, ее открыли снаружи, и в дом вошли три офицера НКВД в хорошо известной военной форме. Их сопровождал человек в гражданской одежде. Позже мы узнали, что этот гражданский был членом районного комитета Коммунистической партии в городе Вилкавишкис. Он выглядел очень напряженным и разговаривал с нами вызывающе агрессивно.

Мы поняли, что пришел наш черед и что с нами должно произойти то же, что и с семьей Бернике сегодня утром.

Когда Израэль вернулся от Телицей, ему приказали встать лицом к стене, и один из офицеров обыскал его. Мы все это время стояли с поднятыми руками. Вместе с Израэлем вошла госпожа Телиц. Увидев происходящее, она тотчас хотела уйти, но ей приказали остаться, и она оставалась в доме до тех пор, пока мы все из него не вышли. Было ясно, что офицеры НКВД не хотели, чтобы люди узнали об этой акции. Это могло вызвать беспорядки и панику.

Через некоторое время в доме начался обыск. Все осмотрели, перерыли, перевернули вверх дном. Отвернули ручки от дверей и шкафов, прощупали все подушки… Ничего не оставили без внимания. Чувствовалось, что у этих людей большой опыт в подобных делах.

Впервые наш дом подвергался обыску (сколько еще их будет потом!), но такими униженными и оскорбленными, как во время этого первого обыска, мы никогда себя не чувствовали.

От нас уже ничего не зависело, мы не распоряжались собой и ничего не могли поделать. Наши вещи больше не принадлежали нам, и мы беспомощно наблюдали, как чужие, противные руки прикасаются к ним, как внимательно рассматривается каждый отдельный предмет. Так, как если бы внутри была спрятана бомба или, по крайней мере, секрет государственной важности.

Конечно, дело было не в материальной ценности этих вещей, а в том, что каждая из них имела свое собственное значение для нас, свою историю, хранила воспоминания о том, по какому случаю и когда была приобретена. Все эти предметы — осязаемые воспоминания об оставшейся позади жизни, о которой потом мы будем вспоминать с такой ностальгией и грустью.

И когда офицеры с суровыми и высокомерными лицами дотрагивались до этих вещей, откладывая или осматривая со всех сторон, у нас было ощущение, что они лапают нашу душу.

Только с годами и опытом мы научились быть не такими чувствительными и, чтобы выжить, отстраняться от происходящего.

Особое внимание обратили на письменный стол Израэля. Все на этом столе, под ним, за ним и внутри было осмотрено самым тщательным образом, и каждый листок долго изучался.

— У вас есть оружие? — спросил один из офицеров.

Никакого оружия у нас не было, но Израэль сказал, что у него есть охотничий нож. Он так и не вспомнил, где этот нож лежит, и его не нашли, хотя в доме еще раз обыскали все.

Во время этого кошмара нам не разрешали двигаться. И все же бабушка (мама Израэля) ухитрилась пробраться в спальню, где у нее хранились драгоценности, чтобы спрятать их.

Человек, руководивший обыском, сделал сначала вид, что ничего не заметил, но спустя некоторое время ворвался в спальню и застал бабушку врасплох, с коробкой в руках. Вырвав коробку, он начал кричать, обвиняя ее в нарушении приказа не двигаться с места.

Он ругался, угрожая арестовать ее и уверяя, что они знают, как поступать с такими, как мы, «остатками капитализма».