Политические сочинения. Том IV. Политические опыты - Герберт Спенсер

чувство, которое руководит британской нацией в ее поступках с бурскими республиками. Чувство, выказывающееся в этом случае совершенно открыто, образует также скрытую подкладку политических стремлений, которые проявляются теперь в Англии под фирмой империализма. Властное преобладание, не всегда представляющееся умственному взору в совершенно явственных чертах, присутствует в таких случаях туманным образом на заднем фоне этих стремлений. Не только по существу самого слова, «империализм» по точному его смыслу и возбуждаемым им сочетаниям представлений, заставляет подразумевать идею преобладания над кем-либо и соответственное подчинение кого-либо. Деятельная или потенциальная принудительная власть над кем-либо другим – над отдельными личностями или же целыми народами – необходимо заключается в понятии империализма.

Многие, составляющие, к несчастью, в современном человечестве громадное большинство, усматривают нечто особенно благородное (как в смысле нравственного величия, так и в историческом смысле) в самом командовании, принуждающем других отрекаться от их собственной воли и выполнять волю начальствующего. Не имея здесь в виду опровергать добропорядочность этого чувства, скажу лишь, что существуют люди другого типа, встречающиеся, к несчастью сравнительно редко, которые считают недостойным ставить своих ближних в подчиненное положение и усматривают благородство в том, чтобы не только уважать, но и защищать чужую свободу. Не вдаваясь в сравнение обоих этих типов, я хотел бы теперь ограничиться лишь доказательством того, что пользование властью неизбежно вовлекает самого властелина в некоторую более или менее ясно выраженную форму рабства. Мне кажется, что было бы недурно убедить в этом сторонников империализма. Дело в том, что необразованные народные массы и даже бо́льшая часть образованного люда несомненно сочтет заявление о подневольной жизни деспотов вопиющей нелепостью. Правда, что многим из тех, кто читал историю, не только заурядную внешнюю ее сторону, сколько в существенные ее законы, известно, что это заявление представляет собой истинный парадокс, т. е. что оно фактически верно, хотя и не кажется таковым на первый взгляд. Тем не менее даже и они навряд ли сознают вполне явственно, какой массой фактических данных подтверждается эта истина, а потому им тоже не повредит, если они найдут здесь некоторые образчики такого подтверждения. Начнем с самых древних и простых случаев, дозволяющих символически уяснить суть дела.

На ассирийских барельефах нередко встречается изображение пленника со связанными руками и с веревкой, привязанной к шее, которого ведет за эту веревку свирепый победитель, намеревающийся обратить его в рабство. Скажут, пожалуй, что тут всего лишь один невольник, так как его властелин совершенно свободен. Однако верно ли это? Он держит ведь в руке конец веревки, привязанной к шее раба, и если не хочет дать этому последнему возможность к бегству, должен оставаться все время и сам как бы на привязи. Он вынужден так крепко держаться за веревку, чтобы у него нельзя было ее вырвать. Можно сказать поэтому, что как победитель, так и его пленник привязаны к одной и той же веревке. Впрочем и в других отношениях сфера деятельности победителя, который обзавелся таким рабом, стеснена, а вместе с тем на него легли многие добавочные обязанности. Положим, что дикий зверь пересекает ему дорогу: он не может пуститься за этим зверем в погоню. Желая напиться из протекающего тут же ручейка, он должен предварительно привязать своего пленника, который в противном случае не преминет воспользоваться беззащитным его положением. Сверх того, властелину надо позаботиться о прокормлении и себя самого, и своего раба. Таким образом, он во многих отношениях оказывается не вполне свободным. Здесь проявляется в простейшей, наглядной своей форме мировая истина, заключающаяся в том, что орудия, которыми достигается подчинение других, в свою очередь подчиняют себе победителя или властелина. Совпадение во времени между южноафриканской войной и недавней вспышкой империализма наглядно свидетельствует о тесной связи между воинственным духом и империализмом, оказывающимися на самом деле различными проявлениями одного и того же состояния общества. Впрочем, оно и не могло быть иначе. Подчиненные расы или государства покорялись властвующим расам или государствам не добровольно. Почти во всех случаях подчинение их является результатом принуждения, достигнутым с помощью армии, которую надо содержать в постоянной готовности, чтобы покоренные не вышли из повиновения. Если за преобладанием не стоит активная или потенциальная сила, то из империи вырабатывается в лучшем случае федерация. Как уже упомянуто, здесь не имеется в виду доказывать, что империалистское общество необходимо должно быть воинственным, мы ограничиваемся только указанием на неизбежность ограничения свободы такого общества по мере стеснения свободы подчиненных ему государств.

Как нельзя более подходящие примеры доставят нам древнейшие исторические памятники. Правда, у нас не имеется данных, которые свидетельствовали бы о том, что во времена постройки пирамид могущество египетских деспотов, оставивших после себя эти изумительные памятники зодчества, оплачивалось обстоятельно выработанной системой стеснения их собственной свободы. Зато у нас имеются доказательства тому, что в последующие времена фараон был и в самом деле рабом правительственной организации. Не только административная деятельность фараона, но и каждый вообще поступок в его частной жизни строжайше обусловливались государственными египетскими законами. Часы, которые он должен был посвящать омовениям, прогулке и т. п., равно как и весь распорядок повседневных занятий и удовольствий, – все это было установлено с величайшей тщательностью законами, которые определяли также количества и качества полагающейся ему пищи[93].

Соотношение между покорением чужеземных народов и ограничением свободы самих завоевателей свидетельствуется между прочим надписью в Карнаке, повествующей о том, «как горько расплачивался Египет за свои завоевания тяжкими налогами, обусловленными необходимостью содержать многочисленную постоянную армию»[94].

Обратимся теперь к обществу другого типа, а именно к Спарте, и мы встретимся там с теми же самыми социальными истинами. Раса завоевателей, а именно полноправные спартанцы, которым были подчинены потомки двух других покоренных ими рас, илоты и периеки[95], властвовали не только над ними, но дважды заручались преобладанием над всем Пелопонесом. Какой же ценой оплачивали они свое верховенство? – Каждый отдельный спартанец, являясь властелином над рабами и полурабами, состоял и сам в рабстве у общественной спартанской организации. Он должен был вести жизнь не такую, какая ему заблагорассудится, а сообразно с предписаниями общества, в состав которого входил и он сам в качестве единицы. Его жизнь была подчинена строжайшей дисциплине, не оставлявшей в нем места умственной культуре, изящным искусствам, поэзии и тому подобным источникам удовольствия. Вообще, истинный спартанец представлял собой образчик самого полного осуществления древнегреческой теории, в силу которой гражданин всецело принадлежал не себе самому и своей семье, а родному своему городу.

Если вместо небольшого и достаточно простого спартанского общества обратиться к обширному и сложному организму Римской империи, то убедимся, что