Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

можно было обсуждать, состоится украинский проект или нет… Кстати, можно было еще обсуждать, стали бы единой нацией русины и украинцы Галиции и Надднепрянской Украины, между которыми были конфессиональные различия – униаты и православные. Например, сербы и хорваты превратились в две разные и неприязненно настроенные друг к другу нации. Притом, что язык был один, сербохорватский, а потом оказалось – он не один.

В Первую мировой войну случились важные вещи – напрямую и очень интенсивно в события включились Австрия и Германия, каждая из которых обладала своей национальной политикой в украинском вопросе. Это повлияло и на российскую политику, и во время войны Российская империя признала украинцев как украинцев.

ЛУКЬЯНОВ: А почему?

МИЛЛЕР: Потому что это уже было сделано немцами и австрийцами, и упираться, что украинцев не существует, стало трудно. Проще признать, что украинцы существуют, и начинать торг по поводу того, что это значит. Весь XIX век Австрия, Пруссия и Россия придерживались в своей политике определенных конвенциональных ограничений – у них общий скелет в шкафу – раздел Речи Посполитой. Поэтому они, при всех возникающих конфликтах и напряжениях, очень сдержанно разыгрывали друг против друга карту этнического сепаратизма. А в Первую мировую войну эти ограничения оказались решительно отброшены.

ЛУКЬЯНОВ: В чем заключалось отличие немецкого и австрийского подходов?

МИЛЛЕР: Австрийцы приготовили своего Габсбурга, который хотел стать украинским королем. Был такой принц Вильгельм фон Габсбург, который на Украине был известен как Василь Вышиванный. У него были свои казачьи отряды, он знал украинский язык и претендовал на роль будущего украинского короля. То есть такая мягкая имперская политика: мы вам много чего дадим, а заодно дадим и нашего короля.

ЛУКЬЯНОВ: Предполагалось, что Украина станет отдельным государством?

МИЛЛЕР: Отдельной провинцией, например. И немцы, и австрийцы создали отдельные «украинские» лагеря для военнопленных. Там с ними работали пропагандисты, прежде всего из Союза освобождения Украины. В этих лагерях находилось около 400 000 человек. У немцев все было пожестче. Они не готовили никакого Гогенцоллерна на украинский престол, но где-то с 1915 г. их игра стала понятной. Они тогда не получили украинских земель, но получили другие земли – сегодня они белорусские. Немцы обнаружили белорусов, были очень удивлены, что такие вообще есть, но сразу начали с ними работать. Схема та же, что и в отношении украинцев: это другие люди, они не имеют ничего общего с русскими.

Собственно, позиция, что украинцы – не русские, что они дружественны немцам, сохранялась даже в 1941 г. Примерно до 1942 г. у вермахта были инструкции, что предпочтительно все-таки в заложники, если идет борьба с партизанами, не брать украинцев, чтобы их не обижать, в отличие от русских, например, или белорусов.

Но это один опыт. Совсем другое – гражданская война. В гражданскую войну надо выбрать сторону, за которую воюете и какую поддерживаете, и вам нужно выбирать, например, между гетманом Скоропадским и большевиками. Выбор совершенно неочевиден, например, для русского офицера. Это описано у Михаила Булгакова в «Белой гвардии» – все-таки Скоропадский для него намного более «нормален», чем большевики. И Скоропадский, кстати, тоже на этом играет и не хочет отталкивать русских. Он говорит, что Украина может стать спасительной гаванью для русской культуры, если ее удастся отстоять у большевиков.

ЛУКЬЯНОВ: Ну да, «остров Крым».

МИЛЛЕР: Не совсем, потому что рядом должна развиваться и украинская культура. Собственно, противостояние в ходе гражданской войны – «Ты за Украину или за Россию?», – если взять, например, крестьян – это еще и вопрос, хочешь ты к большевикам или нет. Этот выбор просуществовал недолго, но потом вернулся уже в новом виде, когда гражданская война закончилась и началось проведение границы между УССР и РСФСР. Какие-то земли были переданы России. Например, Таганрог, который (по логике «уходите, с чем пришли») надо было бы отдать Украине. А Донбасс можно было бы, напротив, взять.

Что интересно во всей этой истории? Посмотрим на территории, о которых спорят, – Кубань, Таганрог, юг Воронежской губернии, Донбасс. Эти территории не входили в состав Украины, хотя там было очень много малороссов, хохлов (это самоназвания), которых потом стали обязательно называть украинцами, потому что это советская власть сформулировала тезис, что термин «малоросс» оскорбителен (на самом деле он таковым не был). Итак, если посмотрим на идентичность малороссов Кубани, Воронежской области, Таганрога, то увидим – они все стали русскими. Некоторые еще до недавнего времени называли себя русскими хохлами. На самом деле, ответ на вопрос, кем станет тот или иной конкретный человек, еще в первой половине XX в. очень сильно зависел от того, какие политические решения будут приняты не им. И серая зона – можешь стать русским, можешь стать украинцем – сохранялась долго и в советское время. У Леонида Ильича Брежнева, когда он жил в Днепропетровске, в паспорте было написано – «украинец». Переехал в Москву – стал «русский». И кто он на самом деле? Есть люди, для которых поменять украинца на русского в паспорте – это не так уж и важно… Кстати, много тех, кто менял наоборот. Например, по последней советской переписи 1989 г., на Украине было 11,3 млн русских. А по единственной украинской переписи, которая прошла в 2001 г., если я правильно помню, русских осталось 8,3 млн. Три миллиона куда-то пропали. Большинство из них не переехали в Россию – они поменяли идентификацию в паспорте. При этом для кого-то – и таких людей довольно много – очень важно, что он украинец и понимает украинство как «Украина – не Россия». И настаивать на том, что это один народ, – анахронизм.

Но значимо другое. Если мы говорим о том, как развивается этот дискурс, бесконечный спор, то стоит обратить внимание на то, что советская модель – это три братских народа. А говоря об одном народе, Путин возвращается в дореволюционный, добольшевистский дискурс. И он возвращается в некотором смысле дорогой Александра Солженицына, который реанимировал идею триединства в эссе «Как нам обустроить Россию?». Но это триединство уже надо создавать заново – с учетом того, что произошло за годы советской власти.

ЛУКЬЯНОВ: Если брать современное украинское национальное строительство, чему оно наследует на самом деле? Во что уходят его корни?

МИЛЛЕР: Украинское национальное строительство на самом деле вдохновлено идеей сделать украинскую идентичность необратимой. Леонид Кучма, например, недавно говорил о том, что главное достижение всего произошедшего заключается в том, что сегодня большинство украинцев не захотели бы заново объединяться с Россией. Это было, разумеется, ведущей нитью идентичности украинской диаспоры, которая является значимым актором.

Один очень серьезный историк и интеллектуал Омельян Иосифович