Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

Должно быть очевидно, что сопротивление – это не просто некие действия, которые крестьяне предпринимают для того, чтобы прокормить себя и свои семьи. Многие из их действий, как мы могли убедиться, следует понимать как подчинение, пусть и скрепя сердце. Выживание в качестве мелких товаропроизводителей или батраков может побудить некоторых крестьян спасаться в ущерб своим товарищам. Бедный безземельный батрак, который крадет рис у другого бедняка или предлагает более высокую цену за аренду его земли, решает задачу выживания, но определенно не сопротивляется в соответствии с тем определением, которое было приведено выше. Один из ключевых вопросов, который следует ставить применительно к любой системе господства, заключается в том, в какой степени она добивается успеха в низведении подчиненных классов исключительно к стратегиям выживания по принципу «разори соседа (beggar-thy-neighbor)»[529]. Определённые сочетания атомизации, террора, репрессий и гнетущих материальных потребностей действительно могут привести к достижению заветной мечты господства – заставить подвластных эксплуатировать друг друга.

Допущение, что сопротивлением можно назвать лишь те стратегии выживания, которые отрицают или смягчают претензии классов-апроприаторов, тем не менее оставляет для рассмотрения широкий спектр действий. Их разнообразие скрывает основной непрерывный сюжет, заключенный в истории настойчивых усилий относительно автономных мелких товаропроизводителей по защите своих базовых материальных и физических интересов и самовоспроизводству. В разные времена и в разных местах эти люди защищались от принудительного труда, налогов и воинской повинности традиционного аграрного государства, от колониального государства, от посягательств капитализма, таких как ренты, проценты, пролетаризация и механизация, от современного капиталистического государства, а заодно и, следует добавить, от множества государств, именующих себя социалистическими. Революции – когда и если она действительно случаются – могут устранять многие из худших зол старого порядка, но редко кладут конец крестьянскому сопротивлению – если такое вообще когда-либо происходило. Это объясняется тем, что радикальные элиты, которые захватывают государство в результате революции, скорее всего, представляют себе иные цели, нежели их крестьяне, некогда выступившие на их стороне. В долгосрочных планах этих элит может присутствовать коллективизированное сельское хозяйство, тогда как крестьянство цепляется за свои мелкие наделы; эти элиты могут стремиться к централизованной политической структуре, тогда как крестьянство крепко держится за локальную автономию; эти элиты, вероятно, хотели бы обложить деревню налогами, чтобы провести индустриализацию, и они почти наверняка желают укреплять государство за счет гражданского общества. Именно поэтому столь проницательному наблюдателю, как Горан Хайден, удалось обнаружить примечательные параллели между более ранними формами сопротивления крестьянства Танзании колониализму и капитализму, и его нынешним сопротивлением институтам и политике социалистического государства в этой стране[530]. Хайден даёт увлекательное описание того, как «крестьянский способ производства» срывал планы государства при помощи волокиты, приватизации труда и земли, присвоенных государством, уклонения, бегства и «набегов» на государственные программы в собственных целях[531]. Во Вьетнаме после того, как коммунистическая революция была завершена на юге этой страны вслед за её северной частью, повседневные формы крестьянского сопротивления также сохранялись. Негласное расширение частных земельных участков, исход работников из государственных предприятий для участия в надомном производстве, невыполнение обязательств по поставкам зерна и скота государству, «присвоение» государственных кредитов и ресурсов домохозяйствами и рабочими бригадами, а также неуклонный рост черного рынка свидетельствуют о живучести мелкотоварного производства в социалистических государственных формах[532]. Таким образом, те упорные, настойчивые и непреодолимые формы сопротивления, которые мы рассмотрели, могут представлять собой подлинно долговечное оружие слабых как до, так и после революции.

Глава 8

Гегемония и сознание: повседневные формы идеологической борьбы

А что касается причин социальных изменений, то я смотрю на это так: идеи – это своего рода парламент, но есть и общество за его пределами, и значительная часть этого общества работает над изменениями, не зная, чем занят парламент.

Джордж Элиот, «Даниэль Деронда»

Ни один человек, который хоть ненадолго заглянет под довольно безмятежную официальную поверхность классовых отношений в Седаке, не сможет с легкостью утверждать, что бедные так уж введены в заблуждение по поводу своего положения. Их описания «зеленой революции» и её социальных последствий значительно расходятся с тем, что рассказывают богатые. На первый взгляд, прямолинейные социальные факты касательно того, кто богат, а кто беден – и насколько богат и насколько беден, – подвергаются в этом сообществе сомнению. Бедные – когда им удаётся делать это в относительной безопасности, – демонстрируют впечатляющую способность видеть изнанку благочестия и рациональных мотивов богатых земледельцев и понимать более масштабные реалии накопления капитала, пролетаризации и маргинализации. Они делают акцент на тех ценностях, которые смогут послужить их материальным и символическим классовым интересам, и манипулируют ими. Они отвергают унизительные характеристики, которые используют против них богатые. А в узких рамках, сформированных страхом репрессий и «тупым принуждением экономических отношений», бедные предпринимают действия по защите своих интересов при помощи бойкотов, недекларируемых забастовок, воровства и злонамеренных сплетен.

В последней главе мы попробуем связать эти довольно простые выводы на материале Седаки с более масштабными вопросами классового социального опыта и типичными контекстами классовой борьбы. Кроме того, здесь должна представиться возможность для ряда многозначительных высказываний о классовом сознании, мистификации и идеологической гегемонии. Наша цель заключается в более глубоком восприятии повседневных форм символического сопротивления и способов их артикуляции при помощи повседневных актов материального сопротивления. Крестьяне не совершают прямой переход от потакательства идеологии к напористому классовому сознанию точно так же, как их поведение невозможно рассматривать в виде простых скачков от слепого подчинения к смертоносной ярости и обратно, – что бы там ни утверждали Золя и многие другие авторы. Если за фасадом конформного поведения, навязанного элитами, обнаруживаются бесчисленные анонимные акты сопротивления, то за фасадом символической и ритуальной угодливости точно так же скрываются бесчисленные акты сопротивления идеологического. Две эти формы сопротивления, конечно же, неразрывно связаны друг с другом. Рассмотрение намеченной проблематики в более детальном аналитическом ключе потребует немного отдалиться от Седаки, однако такой подход должен способствовать прояснению спора о том, в какой степени господствующие классы способны навязывать собственное видение справедливого общественного порядка не только поведению, но и сознанию подчиненных классов. Но прежде, чем мы обратимся к этим более масштабным вопросам, для начала стоило бы прояснить характер идеологической борьбы в Седаке.

Материальная база и нормативная надстройка в Седаке

Нет совершенно никаких сомнений в том, что идеологический конфликт, который в настоящий момент разворачивается в Седаке, является реакцией на масштабную трансформацию производственных отношений, возможности для которой открыли переход к двойным урожаям и механизация, поддерживаемая государством. Именно эти экзогенные изменения в