Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

и доступ к указанным благам. Ирония – впрочем, вполне логичная – заключается в том, что этот класс оказался слишком прочно связан с государством именно в тот момент, когда его собственный автономный контроль над подчинёнными классами стремительно размывается. Не обладая экономическим контролем, проистекающим из предшествующих производственных отношений, не имея даже некой идеологической позиции, которая была бы убедительно встроена в реальные практики, эта элита оказалась в ситуации «или пан, или пропал»: её будущее зависит от тех ресурсов для патронажа, получения прибыли и осуществления контроля, которые может предоставить в её распоряжение государство.

Если беднейшие группы сельского населения региона Муда больше не выступают неотъемлемой составляющей производства риса, если они больше не требуются для процесса присвоения прибавочного продукта, то можно поставить резонный вопрос: почему богатые земледельцы вообще утруждают себя обоснованием своей новой модели поведения? Зачем требуется рационализация аграрной системы для тех, кто преимущественно не имеет к ней отношения? Здесь непосредственно вступают в силу два замечания. Во-первых, те оправдания, которые предлагаются для новой модели поведения состоятельных земледельцев, в действительности довольно поверхностны, топорны и прозрачны – для тех, кто оказался в невыгодном положении, они по любым меркам едва ли убедительны. А во-вторых, богатые земледельцы сами являются порождением предшествующей аграрной системы и тех нормативных идей, которые её подкрепляли. Поэтому едва ли стоит удивляться тому, что они предпочтут понять и объяснить новые правила игры в рамках тех категорий, которые им наиболее знакомы.

Однако можно выдвинуть следующее предположение: если необходимости в идеологической гегемонии как части повседневных производственных отношений в рисоводстве становится всё меньше, она, тем не менее, имела историческую значимость для присвоения прибавочного продукта никем иным, как государством. Но применительно к сектору рисоводства для любого промежутка времени после примерно 1900 года даже такое предположение было бы в значительной степени ошибочным. Колониальные и независимые государства Малайского полуострова примечательно мало зависели от систематического присвоения продукции рисоводов. Налоги на рисовые земли, как правило, были минимальными, а цены местных производителей зачастую превышали уровень мирового рынка. Государственные доходы Кедаха даже в начале колониального периода поступали преимущественно из источников, которые не слишком посягали на доходы сельского населения. Например, в 1918и 1919 годах основные источники доходов этого региона обеспечивал «откуп налогов» – поступления от монополий на опиум и азартные игры[546]. Главным пожеланием государства к крестьянству долины реки Муда как прежде, так и сегодня является обеспечение излишков товарного риса по разумным ценам, предназначенных для того, чтобы кормить рабочую силу на рудниках и плантациях, а теперь и в урбанизированных территориях. Однако для подавляющего большинства мелких землевладельцев в регионе Муда даже эта задача в целом не была и не является актуальной: достаточно лишь вспомнить, что основной объём (примерно три четверти) риса-сырца, попадающего на рынок в этом регионе, реализуется небольшим меньшинством (11 %) земледельцев, которые обрабатывают участки площадью более десяти релонгов. Излишки производства теперь, конечно же, можно получать в значительной степени и без труда бедняков – а где-либо ещё эта рабочая сила не требуется. Согласно недавним оценкам, естественного прироста уже существующей рабочей силы, которая в настоящий момент присутствует на плантациях и в крупных городах, в обозримом будущем будет более чем достаточно для удовлетворения трудовых потребностях этих секторов[547]. Очевидный факт заключается в следующем: беднейшие две трети сельского населения региона Муда теперь преимущественно не имеют отношения к процессам производства или присвоения со стороны как богатых земледельцев, так и самого государства.

Поэтому, если мы хотим понять причины тех продолжающихся идеологических усилий, которые предпринимаются местными элитами и государством для обоснования своего господства, искать их в производственных отношениях в секторе рисоводства было бы тщетным начинанием – вместо этого необходимо обратиться к сфере политики. В такой диверсифицированной, открытой и экспортно-ориентированной экономике, как малайзийская, доходы государства в основном формируются за счёт экспортных и импортных пошлин, налога на прибыль компаний, лицензий, концессий, акцизов и займов. Если консервативная малайская элита намерена и дальше пользоваться привилегиями и возможностями, предоставляемыми экономикой и государством, то в качестве основного предварительного условия она должна сохранить над этим государством своё политическое господство. Учитывая преобладающий ныне полуконкурентный характер избирательной системы, эта цель требует политической поддержки со стороны основной массы малайского электората[548]. Для обеспечения этой поддержки необходимы голоса Кедаха и Келантана – штатов с максимальной долей малайского большинства в населении, которые также являются основными регионами выращивания риса. Именно в этом контексте можно понять весьма существенные усилия в области программ развития, субсидий, клиник, школ, кредитов и инфраструктуры, которые государство предприняло, преследуя цель максимально нарастить политическую поддержку. Можно даже утверждать, что задачу эвфемизации господства теперь взяли на себя именно государство и правящая партия, реализуя её посредством своих субсидий для сельских районов, предоставляемых по произвольному усмотрению. Эта эвфемизация совершается, конечно же, при посредничестве локальных элит-сторонников ОМНО, состоящих из богачей и землевладельцев. Тем не менее политический контроль над крестьянством, выращивающим рис, не является самоцелью и способом обоснования модели прямого присвоения. Политический контроль является необходимым предварительным условием для присвоения, которое происходит в другом месте.

Переосмысление понятия «гегемония»

Наше рассмотрение классовых отношений в Седаке позволяет выдвинуть довольно настоятельную гипотезу, что понятие гегемонии – идеологического господства – нуждается в принципиальном переосмыслении. Ниже я рассчитываю продемонстрировать, что такое переосмысление требуется не только применительно к 70 семьям, которые были подробно рассмотрены в этой книге, но и для подчинённых классов в целом.

Само понятие гегемонии в том смысле, как оно используется в этой работе, пришло, разумеется, из работ замечательного итальянского политического активиста и учёного Антонио Грамши[549]. С тех пор как его труды, написанные в тюрьме, обрели широкую известность, данный термин в той или иной форме использовалось многими влиятельными марксистскими учёными-ревизионистами, в том числе у Альтюссера, Милибэнда, Пулантзаса, Хабермаса и Маркузе. Что же касается работ самих Маркса и Энгельса, то главным источником, из которого возникла эта исследовательская традиция, выступает хорошо известный фрагмент из «Немецкой идеологии», который стоит привести подробно:

«Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть в то же время и его господствующая духовная сила. Класс, имеющий в своём распоряжении средства материального производства, располагает вместе с тем и средствами духовного производства, и в силу этого мысли тех, у кого нет средств для духовного производства, оказываются в общем подчиненными господствующему классу. Господствующие мысли суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений, как выраженные в