Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

Приведенных выше высказываний сравнительно бедных крестьян из Седаки, конечно же, достаточно для того, чтобы с ходу отвергнуть подобную общую характеристику той идеологической ситуации, в которой они находятся. Если здесь и присутствует какое-либо идеологическое проникновение, которое следует принимать в расчет, то это не столько проникновение убеждений элиты в среду бедных, сколько способность бедных вникать почти во всех аспектах в ту картину самовозвеличения, которую преподносят богатые земледельцы, собственники земли и располагающиеся за пределами деревни функционеры. Спору, конечно, нет: права и требования, которые отстаивают бедняки, по сути, те же самые, что преобладали до перехода к двойным урожаям, и в этом смысле их, вероятно, можно рассматривать в качестве апелляции к существующему (или предшествующему) гегемонистскому порядку. К этому вопросу мы ещё вернёмся, а пока следует сразу же отметить, что подобная апелляция отвечает материальным интересам бедных, а богатые по-своему соглашаются с теми же ценностями, хотя их нынешнее экономическое поведение в большей степени основывается на капиталистических принципах. Ирония заключается в том, что в Седаке именно богатым не удаётся встать на сторону идеологии, которая лучше всего объяснила бы их поведение и предоставила ему достоверное рациональное обоснование.

Есть все основания предполагать, что эффективное проникновение бедняков Седаки в суть «официальных» реалий не является чем-то уникальным или редким – в действительности это заурядная вещь. Видеть в крестьянах Седаки каких-то особенно проницательных людей значило бы слишком переоценивать силу весомость и связность какой бы то ни было господствующей идеологии. Здесь можно лишь полностью присоединиться к язвительной критике Пола Уиллиса в адрес Альтюссера:

«Структуралистские теории воспроизводства представляют господствующую идеологию, к каковой относится и культура, как нечто непроницаемое. В этой идеологии всё слишком чётко подогнано друг к другу. Она всегда является заданной наперёд и упреждает любую подлинную критику. В безупречной гладкости процесса, напоминающей бильярдный шар, отсутствуют трещины. Универсальные репродуктивные функции идеологии нивелируют любые отдельные противоречия… Но при этом – и здесь, на мой взгляд, присутствует более оптимистичный момент… – внутри социального и культурного воспроизводства присутствуют глубокие дисфункции и предельно жёсткие трения. Социальные агенты выступают не пассивными носителями идеологии, а активными апроприаторами, которые воспроизводят существующие структуры лишь посредством борьбы, полемики и частичного проникновения в эти структуры»[561].

Проникновение в суть официальных трюизмов, демонстрируемое любым подчиненным классом, следует воспринимать как нечто ожидаемое в силу двух причин. Эти трюизмы едва ли являются столь же непротиворечивыми или единообразными, как их нередко представляют, и при этом подвергаются различным интерпретациям в зависимости от социального статуса акторов. Эти расходящиеся понимания, в свою очередь, укоренены в повседневном опыте. Указанные трюизмы не получаются их адресатами в виде лишенных материальной оболочки символических сообщений – они обретают смысл лишь в контексте непрекращающейся борьбы за защиту материальных интересов[562].

Процесс, посредством которого происходит переосмысление любой системы исходящих сверху политических или религиозных убеждений, её смешение с уже существующими убеждениями, проникновение в её суть и её трансформация, характерен для любого стратифицированного общества. В этом смысле можно утверждать о присутствии в аграрном обществе «народного» (folk) социализма, «народного» национализма и «народного» коммунизма точно так же, как можно говорить о народной религии. Если та разновидность христианства, которую исповедовали и практиковали в своих бараках рабы, весьма отличается от разновидности христианства, которую исповедовали и проповедовали их хозяева, то не следует удивляться, что и у арендаторов имеется собственное понимание патернализма, совершенно непохожее на то, которого придерживаются владельцы их земель[563]. Эти системы убеждений, возникающие за рамками крестьянского класса, трансформируются в соответствии с разнообразными принципами, но в то же время понятно, что их переосмысление в значительной степени происходит в соответствии с материальными и символическими интересами того класса, который их принимает. Возникновение среди подчинённых классов, которым по определению принадлежит наименьшее право голоса в официальном описании реальности, отклоняющихся интерпретаций – идеологической гетеродоксии – едва ли удивительно[564].

Возможно, в рамках этой логики можно продвинуться ещё на один шаг, присоединившись к утверждению отдельных авторов, что нормативная инкорпорация попросту не является «необходимым требованием социального порядка»[565]. В рамках предпринимаемой ими общей критики «тезиса о господствующей идеологии» Аберкромби и его коллеги убедительно доказывают, что ни капитализм, ни феодализм не добились успеха в том, чтобы господствующая идеология была усвоена и принята подчиненными классами. Эту неудачу они объясняют слабостью механизмов социализации (не является ли эта формулировка иносказательным выражением для силы сопротивления?) и эффективностью иных форм принуждения, включая ограничивающие условия, которые порождают феномен, выше получивший название «рутинного согласия». С этой точки зрения, функция господствующей идеологии может в значительной степени заключаться в обеспечении сплочённости господствующих классов, тогда как конформность классов подчиненных, напротив, в первую очередь основана на их знании, что любая иная линия поведения непрактична, опасна – или и то и другое вместе.

Если данная логика применима к рабочему классу развитых капиталистических стран, как это утверждают многие авторы, то в ещё большей степени её, безусловно, можно применить к рабочему классу эпохи раннего капитализма и к крестьянству Третьего мира. Такая постановка вопроса верна потому, что при позднем капитализме попросту достигается более высокая плотность институциональных оснований гегемонии (наподобие образовательных учреждений и СМИ) на низовом уровне, вследствие чего они явно становятся более эффективными[566]. Напротив, если судить по большинству имеющихся описаний рабочего класса эпохи раннего капитализма, то он находился практически вне институциональных рамок капитализма почти во всех отношениях – за исключением своего труда. Как отмечал Энгельс в своём исследовании рабочего класса в Англии XIX века,

«Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия. Это два совершенно различных народа, которые так же отличаются друг от друга, как если бы они принадлежали к различным расам[567]».

Крестьянство же, если угодно, отстоит ещё дальше от институциональных контуров символической власти. Поскольку крестьяне проживают за пределами крупных городов, где располагаются инстанции гегемонии, действуют в основном в рамках устной традиции, которая в определенной степени изолирует их от печатных СМИ, являются, в отличие от пролетариата, старинным классом с собственными культурными традициями и моделями сопротивления, располагают собственными «теневыми» институтами наподобие неофициальных религиозных школ, ритуалов и праздников, они попросту менее податливы для гегемонистских практик. К этому можно добавить, что в силу собственных материальных и