Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

По мере того как читатель будет знакомиться с содержанием книги, он все яснее будет видеть причины, почему мы особенно настаивали на необходимости безусловного повиновения. В числе заключений, прямо выводимых из признанных принципов, он, по всей вероятности, встретит такие, которыми будет неприятно поражен. Некоторые из них покажутся ему странными, другие – неприменимыми. Могут встретиться один или два вывода, которые покажутся читателю совершенно несходными с его понятиями о долге. Несмотря на это, если он только признает их логически правильным выводом из основной истины, то ему останется одно – признать их правилами для своего поведения и следовать им без всякого исключения. Если вышеприведенные соображения имеют действительно некоторый вес, то высшая мудрость заключается в том, чтобы вполне и без страха подчиниться тому пути, которым ведет нравственное учение, признанное «отвлеченно справедливым», несмотря на то, что известное применение будет, по-видимому, непрактично, опасно и даже оскорбительно.

Часть первая

I

Определение нравственности

§ 1. Нет никакого установившегося мнения о том, что должна заключать в себе нравственная философия. Моралисты или вовсе не начинали своих изысканий с точного определения того, что им предстояло сделать, или составляли определения весьма неточного свойства. Вместо того, чтобы ограничиться раскрытием и применением, некоторых существенных принципов справедливого поведения, они пытались преподавать правила для всевозможных действий при всевозможных обстоятельствах. При правильном понимании дела предмет исследования окажется ограниченным сравнительно тесными пределами; моралисты, не замечая этого, входили в рассмотрение множества вопросов, которые будут прямо признаны нами лежащими за пределами нашего предмета.

§ 2. Нравственный закон, как уже сказано было выше, должен быть законом совершенного человека – совершенство именно и состоит в следовании этому закону. Мы можем выбирать только между двумя путями. Мы можем утверждать, что нравственность заключает в себе правила поведения, приспособленные к человеку, которого мы видим в действительности, – это закон, который признает существующие недостатки человеческого характера и принимает их в соображение; или мы должны признавать нравственность законом для определения поведения в среде таких людей, какими они должны быть. Относительно первого предположения мы должны сказать, что всякое нравственное учение само осуждает себя, если оно признает существующие недостатки людей и заключает в себе правила, необходимые ради этих недостатков. Поведение, которое объясняется подобной гипотезой недостатков, не может быть наилучшим поведением; следовательно, оно не вполне справедливо, оно не вполне нравственно, и, следовательно, нравственность, которая допускает подобное поведение, не будет вовсе нравственностью именно в том размере, в котором она делает послабление. Избавиться от этого противоречия мы можем только тем, что примем противоположный взгляд и согласимся, что нравственный закон игнорирует все порочные свойства, слабость и неспособность человеческую и предписывает правила поведения для идеального человечества. Только одно чистое и абсолютное прямодушие может входить в его состав. Он должен иметь своим предметом определение отношений, в которых люди должны быть друг к другу, он должен указать принципы действий в нормальном обществе. Он должен стремиться рядом последовательных заключений создать систематическое изложение условий, при которых люди могут жить вместе в полном согласии; но для достижения этой цели ему необходимо принять за основание, что люди эти совершенны. Мы можем назвать эту науку наукой социальной жизни; такая наука точно так же, как и всякая другая, предполагает совершенство в законах, с которыми она имеет дело.

§ 3. При таком взгляде на отвлеченные принципы справедливого поведения и на выводы, которые должны быть сделаны из них, система чистой нравственности не может признавать зла и ни одного из тех условий, которые вытекают из зла. Она вполне игнорирует заблуждения, несправедливости и преступления, она не указывает, что следует делать, если подобные поступки совершены. Она игнорирует преступление закона, потому что она излагает только то, в чем заключается существо закона. Она говорит только: вот начала, на основании которых люди должны действовать; и если начала эти нарушены, то она может сказать только, что они нарушены. Если ее кто-нибудь спросит, что ему следует делать, если его сшибут с ног, то она не даст ответа; она может только ответить, что нападение заключает в себе нарушение закона и порождает ложное отношение. Она не говорит, каким образом нужно обращаться с вором; все, что она говорит, это то, что воровство заключает в себе нарушение социального равновесия. Из нее мы узнаем, что долг заключает в себе нарушение нравственного кодекса; но она не может решить, следует или не следует заключать должника в тюрьму. На все вопросы, которые предполагают известное, предшествовавшее незаконное действие, совершенный закон не может дать ответа, потому что он не признает такого предположения. Таким образом, он не даст ответа на вопросы: следует ли адвокату защищать человека, которого он считает виновным? Должен ли человек не исполнять клятву, которой он обязался сделать что-нибудь дурное? Хорошо ли оглашать дурные поступки нашего ближнего? Стараясь разрешать подобные вопросы чисто нравственными принципами, моралисты пытались сделать невозможное. Это так же нерационально, как если бы они попытались разрешить математическим путем ряд задач, относящихся до изогнутых линий и ломаных кривых, или стали бы выводить из теорем механики лучший способ для приведения в порядок испортившейся машины. Ни один вывод не может почитаться абсолютно истинным, кроме того, который сам основывается на абсолютных истинах. Точность в заключении может иметь место только тогда, когда предложение, из которого оно выведено, само по себе точно. Геометр требует, чтобы прямые линии, с которыми он имеет дело, были действительно прямые; чтобы его круги, эллипсы и параболы согласовались с точными определениями и соответствовали бы вполне и неизменно равнялись определенным величинам. Если вы обратитесь к нему с вопросом, в котором эти условия не соблюдены, он вам скажет, что он не может вам ответить. Таково же положение и философствующего моралиста. Он рассуждает только о прямом человеке. Он определяет свойства прямого человека; он разъясняет, каким образом ведет себя прямой человек; он показывает, в каких отношениях этот человек находится к другим прямым людям; он показывает, каким образом устроено общество прямых людей. Он вынужден вполне игнорировать всякое отступление от совершенной прямизны. Эти отступления не могут быть приняты в число его оснований без того, чтобы не сделать неверными все его заключения. Для него неразрешима задача, в которую кривой человек войдет элементом. Он может выразить свое мнение об этой задаче, может дать приблизительное решение, но более для него ничего невозможно. Его решение – это будет только мнение,