Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

– в противном случае китайская миссия не принесет большой пользы» (цит. по: Bray, 1984, p. 569). Ньютон писал, что ни гордостью, ни честью нельзя оправдать отказ от принципа, согласно которому самое важное – «не учить, а учиться» (Landes, 1969, p. 33). Это отношение к новооткрытым странам радикально отличалось от подхода китайцев, которые изучили многие моря и земли за несколько десятилетий до того, как всерьез начались европейские исследования. Для китайцев целью этих дальних путешествий было продемонстрировать богатство и величие Китая варварам, получавшим от них щедрые дары: похвальная, но в конечном счете запредельно дорогостоящая политика. Неудивительно, что китайцы отказались от исследований, а европейцы их продолжили.

Не менее важно и то, что европейцы были готовы учиться друг у друга. Такие изобретения, как прялка, ветряная мельница, часы-ходики, не признавали границ. Печатный станок был не более немецким изобретением, чем телескоп – голландским, а вязальная рама – английским. Европейские судостроители нередко совершали плавания с целью ознакомиться с типами кораблей, строившихся в других местах (Unger, 1980, p. 23). Начиная с XIV в. сыновья североевропейских купцов отправлялись в Италию для изучения arta della mercadanta, включая коммерческую арифметику и счетоводство (Swetz, 1987, p. 12). Невзирая на серьезные препятствия, с которыми сталкивалась дальняя связь, технические «новости» быстро распространялись по Европе – хотя, как мы видели, это не относилось к сельскому хозяйству. Технологически креативные общества начинали с заимствований и, как правило, вскоре сами превращались в создателей и экспортеров технологий. В XVII в. Англия считалась отсталым обществом, зависевшим от зарубежных инженеров и знатоков текстильного производства; к XIX в. ситуация изменилась на противоположную. В таком же положении находится современная Восточная Азия.

Общества также различаются своей готовностью оспаривать знания, накопленные прежними поколениями, и своей терпимостью к «еретикам», осмелившимися на это. Некоторые общества, особенно ислам и иудаизм, в конце концов пришли к идее о том, что древние мудрецы уже открыли все, что только можно, и что сомневаться в этих знаниях святотатственно. Как утверждает Льюис (Lewis, 1982, p. 229–230), в исламской традиции со временем сложилось мнение о том, что все полезные знания уже получены и на все вопросы даны ответы, вследствие чего на долю следующих поколений осталось только обучение и подчинение. С позднего Средневековья «исламская наука сводилась почти исключительно к компиляциям и повторам». Комплекс неполноценности по отношению к прежним поколениям становился преградой к поиску новых знаний[101]. Льюис указывает на то, что в исламской традиции термин bidaa (новшество) приобрел такую же негативную коннотацию, как и слово «ересь» на Западе. Особенно нетерпимая форма bidaa – подражание неверным; в виде исключения разрешается лишь заимствование техники, используемой в священных войнах. Не вполне ясно, в какой мере такой консерватизм несет ответственность за замедление технического прогресса. Вполне возможно, что и научный, и технический прогресс наткнулись на барьер консерватизма, корни которого находятся вне религии, и этот барьер укреплялся реакционными религиозными элементами. В конце концов, в первые века своего существования исламский мир отличался любопытством и почти маниакальным стремлением учиться у других цивилизаций – в том числе и техническим знаниям. Более того, новые идеи могли насаждаться под видом толкования священных текстов.

Другой подход к этой проблеме сформулировал Эйрес (Ayres, [1944] 1962), который проводил различие между динамичными силами техники и консервативными силами церемонии и ритуала. Две эти силы диалектическим образом противостоят друг другу, и для технологической креативности требуется наличие правильной пропорции между знаниями, накопленными прошлыми поколениями, и способностью избавиться от удушающего бремени прежних институтов. Эйрес предполагал, что эта пропорция существовала в таких «пограничных» обществах, как средневековая Европа или США XIX в.

Помимо фундаментальных воззрений общества, важна также возможность обмениваться идеями и опытом. Так же, как в исламском мире и в Китае, в Европе всегда существовала своя lingua franca – сперва латынь, затем французский. Однако, помимо языка, торговли и путей сообщения, создающих возможность для распространения информации (в виде писем и изданных книг), имелись также общие стандарты верифицируемости и применимости, опиравшиеся на общее эпистемологическое наследие. Необходима определенная общепризнанная методология, делающая результаты, полученные одним ученым или инженером, приемлемыми для всех прочих, которым не придется все повторять самим. Научный мир ренессансной Европы имел подлинно космополитический характер и, как мы видели, многие технические успехи промышленной революции являлись плодом совместных международных усилий.

Демографические факторы

В последние годы небольшая, но весьма заметная группировка активно выдвигает такой фактор, как воздействие демографических процессов на технологический процесс. Самым влиятельным сторонником этого подхода была Бозеруп (Boserup, 1981), справедливо указывавшая на нечеткость границы между изобретением и адаптацией или внедрением существующей технологии. Ее главная идея сводится к тому, что демографическое давление вынуждает к переходу на более трудоинтенсивные технологии, а это компенсирует и даже может свести к нулю влияние снижающейся отдачи на доход и на объем производства в расчете на душу населения. Некоторые из явлений, рассматривавшихся во второй части, в первую очередь в сельском хозяйстве, вполне можно описать в терминах такого процесса, связанного с заменой факторов производства. Но ясно также и то, что большинство технических достижений было связано с инновациями, экономившими труд наряду с другими факторами производства и являвшимися скорее причиной, а не результатом нехватки земли. Если Бозеруп права и рост населения ведет к техническим новшествам, позволяющим экономить землю и капитал, то сокращение населения будет точно так же благоприятствовать техническим изменениям. Механизация и машины по самой своей природе обеспечивают в первую очередь экономию труда, а уж затем всех прочих факторов. Подтверждают ли имеющиеся данные подобное влияние стоимости факторов производства на техническое развитие – остается открытым вопросом. Доказательства Бозеруп взяты почти исключительно из сферы сельского хозяйства и нередко неубедительны[102]. В любом случае подобные теории неприменимы ко многим из описанных здесь процессов. Как можно объяснить демографическими изменениями изобретение телескопа, трехмачтового судна или вязальной рамы?

Бозеруп намекает на другую возможную связь между ростом населения и техническими изменениями, но не раскрывает свою мысль подробно. Она указывает на то, что плотность населения определяет размер городского сектора и что высокий уровень урбанизации влек за собой экстерналии при развитии техники транспорта. Эту идею вполне можно использовать для разработки полноценной модели экономии за счет масштаба при технических изменениях, как делает Саймон (Simon, 1983). Некоторые элементы этой модели вполне разумны. Размер населения определяет количество потенциальных изобретателей (хотя более важной переменной здесь может быть отношение числа реальных изобретателей к потенциальным). Рост численности населения сопровождается ростом рынка более качественных или более дешевых товаров, но источник этой