Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

не привела к заметным переливам в гражданские технологии. Невзирая на то что Мамфорд называл войну «движущей силой механизации», ее технологические плоды до 1914 г. были скромными. Более того, оценивая чистый результат влияния войны на технические изменения, мы должны принимать во внимание и ее издержки, вследствие чего общий баланс, несомненно, выйдет отрицательным. Не вижу причин для пересмотра вывода, к которому пришел в своей классической работе Неф (Nef, 1950, особ. p. 220–221), утверждавший, что мир, а не война, представлял собой новаторскую силу в промышленности и что войны и военные приготовления не привели к заметному росту материального процветания в Европе.

Мнение о том, что война могла приносить технологические побочные результаты и потому в некотором смысле была полезна для экономики, представляет собой до курьеза евроцентричную идею. Для большей части мира войны являлись откровенным бедствием. Большая часть евразийского материка в 1200–1800 гг. неоднократно захватывалась и опустошалась монголами или родственными им азиатскими народами (Jones, 1988, p. 108–115). Военные практики этих народов были столь пагубными для гуманитарного и физического капитала, что на них возлагают вину за хроническую отсталость Ближнего Востока и Восточной Азии. Индия, Персия и Месопотамия пали жертвами орд Тамерлана. Некоторые регионы десятилетиями или даже столетиями не могли оправиться от самых опустошительных войн. Лишь те части Евразии, которые не были затронуты монгольскими завоеваниями – Япония и Западная Европа – оказались способны на устойчивый технический прогресс. Как указывает Джонс, негативное воздействие этих войн вполне может быть сильно переоценено и причиненный ими ущерб был недостаточным для того, чтобы только им объяснять разрыв между Европой и Азией: некоторые регионы, лишь слегка затронутые монгольскими нашествиями, тоже не преуспели в создании новых технологий. Возрождение в некоторых случаях могло занимать десятилетия, но если на него требовались столетия, можно заподозрить, что свою роль сыграли и другие факторы.

Хотя военные потребности иногда играли, по терминологии Розенберга, роль «фокусирующих устройств», оружейники гораздо чаще заимствовали гражданские технологии, нежели способствовали их развитию[98]. В целом и военные, и гражданские технологии обычно питались из одних и тех же источников технологической креативности. Общества, проявлявшие креативность при изготовлении часов, плугов и очков, также преуспели в создании камнеметов, пушек и боевых кораблей. Историческая корреляция между успехами в производстве пушек и масла не доказывает, что чем больше у страны пушек или чем они лучше, тем больше и масла, или наоборот; вполне возможно, что дело в общем росте производственных возможностей, позволяющих обществу производить больше и того, и другого. В конце концов, именно к этому и сводится технический прогресс.

Открытость для новой информации

За природой государства скрывается более сложный фактор, который в отсутствие более подходящего термина можно назвать открытостью для новой информации. В тех случаях, когда две прежде не связанные друг с другом цивилизации вступают в контакт, обмен технической информацией в потенциале может оказаться экономически выгодным для них обеих. Не все общества были способны в полной мере воспользоваться этим «эффектом знакомства». История человечества изобилует примерами обществ, относившихся к чужакам с крайним пренебрежением и презиравших тех, кто по-иному выглядел, говорил на другом языке или верил в другого Бога. Древние греки и средневековые китайцы разделяли отвращение к «варварам», у которых, по их мнению, им было нечему учиться. Вероятно, средневековая Европа ощущала такую же враждебность к исламу, однако ненависть к сарацинам не распространялась на их знания и на полезные устройства, изобретенные мусульманами. Так, Европа переняла у тех много изобретений – от латинского паруса до арабских цифр[99]. В XVII и XVIII вв., когда Запад обогнал исламский мир в сфере технологий, мусульмане не захотели ответить Европе тем же. Несмотря на ее географическое соседство, мусульмане перенимали европейские инновации очень медленно и выборочно. Первая книга, напечатанная арабским шрифтом, появилась в Стамбуле в 1729 г., почти через три века после изобретения разборного шрифта. Коран не печатали вплоть до XX в., что составляет резкий контраст со знаменитыми библиями Гутенберга. Военные поражения открыли Османской империи глаза на необходимость технического паритета с Западом, но вследствие отсталости османской экономики военных инструкторов пришлось выписывать с Запада, что возмущало местных влиятельных лиц. Как указывает Льюис (Lewis, 1982), исламский мир питал глубокое невежество в отношении Запада, в противоположность живому интересу западной культуры к исламской цивилизации[100]. Приписывавшееся пророку Мухаммеду изречение «подражая другим людям, ты становишься одним из них» толковалось в Османской империи как запрет на использование западной техники.

Число изобретений, предположительно позаимствованных Европой у других культур, особенно у Китая, очень велико. Европейцы ценили полезные знания вне зависимости от их источника; азиатские культуры, за исключением Японии в XIX в. – нет. В раннем Средневековье Европа перенимала технологии у других культур так же, как сейчас слаборазвитые страны подражают индустриальному миру. После 1500 г., как отмечает Пэйси (Pacey, 1975, p. 189), «эффект знакомства» проявлялся главным образом в том, что европейцы получали представление о технологических возможностях, до которых сами просто не додумались. Подвесные железные мосты, сеялки, фарфор – вот примеры восточных идей, перенятых европейцами и впоследствии усовершенствованных ими. Европейцы без всякого стыда заимствовали иностранные технологии, о чем свидетельствует множество предметов и процессов, названных по имени их предполагаемой родины. Так, европейцы производят сатин, дамаст и муслин, варят кофе в турках, пользуются арабскими цифрами, разводят индеек, плавают под латинскими парусами. Попытки оградить страну от иностранных влияний, предпринимавшиеся, например, в Японии и в исламском мире, никогда бы не достигли успеха в Европе, даже если бы пришли кому-нибудь в голову.

Как выразился Ландес (Landes, 1969, p. 28), «из хороших новаторов получаются хорошие имитаторы». Но в конечном счете и хорошие новаторы, и хорошие имитаторы являются порождением общества, придающего большое значение материальным и практическим ценностям. Если что-то работает, то неважно, откуда это происходит. Когда европейцы знакомились с новой информацией, их чувство удивления, так сказать, быстро сменялось размышлениями о том, как использовать эти новые знания. «Открытие» мира после 1450 г. совершалось главным образом с целью разбогатеть – либо непосредственно, либо с помощью новой информации, позволявшей производить товары, приносящие прибыль. Золото, серебро, пряности, сахар, чай и меха непосредственно ввозились в Европу; картофель, табак и кукуруза были здесь успешно внедрены. Критерий всегда был один и тот же: будет ли от этого какая-либо польза? Обогатит ли это меня (или моего короля)? «Типичным европейцем» в этом плане был великий Лейбниц, призывавший иезуита, отправлявшегося в Китай, «больше беспокоиться не о том, чтобы привезти китайцам европейские вещи, а о том, чтобы добыть для нас примечательные китайские изобретения