Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

рабов ненужными. С другой стороны, в таком рабовладельческом обществе, в котором богатство оценивается с точки зрения всех ресурсов и в котором рабов держат только потому, что обладание ими дает серьезную возможность разбогатеть, технические изменения столь же вероятны, как и в любых других обществах. Используя терминологию Хирша (Hirsch, 1976), можно сказать, что технический прогресс обеспечивает лишь прирост материальных благ, в то время как позиционные блага, такие как социальный престиж или политическая власть, которые носят строго относительный характер, не затрагиваются им по определению. Чем значительнее роль позиционных благ как критерия богатства по сравнению с материальными благами, тем менее привлекательны технические изменения и тем ниже престиж, связанный с экономическим производством.

Относительно низкое место экономической активности в этой иерархии становится помехой для технического прогресса по ряду причин. Во-первых, местом приложения творческой энергии наиболее образованных и самых успешных индивидов при этом окажутся сферы, не связанные с увеличением производственных возможностей экономики. Такие люди пойдут в священники, философы или полководцы и вряд ли будут интересоваться обыденными проблемами сельского хозяйства, металлургии или дубильного дела. То, что мы называем производством, в греко-римском обществе считалось уделом низших классов и даже, возможно, рабов – занятием необходимым, но грязным. В той степени, в какой изобретательство сводится к сочетанию ранее разрозненных знаний, оно невозможно без некоего заранее заданного набора экономических целей. Иными словами, для того, чтобы изобретатель понял, что его идея может быть полезной в конкретной сфере экономического производства, он должен заранее иметь некое представление о сущности этого производства.

Во-вторых, поскольку производственная деятельность отдавалась на откуп необразованному и бессловесному классу, отчужденному от элиты, технический прогресс сталкивался с серьезным препятствием. В обществе, в котором образованные не работают, а те, кто работает, необразованны, бессловесность производящих классов станет препятствием для распространения и внедрения новой технологии в том маловероятном случае, если она будет создана. На протяжении большей части истории детей, получавших образование, держали на отдалении от практических вопросов. Учились ли они верховой езде, латыни, теологии, геометрии или знанию Талмуда, предметы, связанные с коммерцией и торговлей, обычно не являлись частью расписания. Изобретение, сделанное рабом или скромным крестьянином, время от времени могло принести прибыль его хозяину или землевладельцу, или даже ему самому. Однако насколько вероятным было то, что оно станет известно за пределами непосредственного окружения его создателя, если только оно не вызывало интереса у образованной элиты? Впрочем, исключение значительных слоев общества из группы, чьи идеи обладают известной приемлемостью, было свойственно не только рабовладельческим обществам. Например, известно очень мало женщин-изобретательниц, хотя женщины играют важную роль в большинстве сфер производства. Известны случаи, когда женщины проявляли склонность к практическому изобретательству, но их социальное окружение, считавшее познания в механике мужской монополией, не позволяло развиться их талантам, и женщины-изобретатели оставались в тени своих партнеров-мужчин[91].

Более того, в некоторых случаях источником новых идей служили игры или эксперименты, проводившиеся исключительно ради интереса. Для того чтобы использовать эти идеи в целях технического прогресса, требовался прагматический склад ума. В тех случаях, когда идея возникает на индивидуальном уровне (нередко подсознательно), вероятность того, что индивид попробует сделать на ее основе что-нибудь полезное, зависит от того, насколько его окружение ценит полезные вещи в противоположность, скажем, красивым или добродетельным. Технический прогресс зависит от той степени, в которой homo creativus – вместе с тем homo economicus. По сравнению с другими обществами, Европа подходила к добывавшимся ею новым знаниям более прагматически. Хотя этот прагматизм окончательно проявился лишь в XVII в., особенно в произведениях Фрэнсиса Бэкона, в неявной форме он, несомненно, существовал намного раньше. Знаменитое заявление Маркса о том, что он ставит перед собой задачу не только понять мир, но и изменить его, относится и к тысячам изобретателей, механиков и инженеров, строивших в средневековой Европе ветряные мельницы, часы и трехмачтовые корабли. Этот прагматизм проявлялся не только в сфере экономики. Как мы видели, точно в таком же духе европейцы осуществляли и свою географическую экспансию. В торговле, войне и политике функциональному нередко отдавалось предпочтение перед эстетичным или нравственным, а когда этого не происходило, полезное брало верх в долгосрочном плане благодаря естественному отбору. Вряд ли необходимо подчеркивать, что подобный прагматизм в той или иной мере встречается в любом обществе. Иерархии ценностей не бывают абсолютными. Однако относительное различие между европейским и большинством неевропейских обществ оказалось решающим.

Презрительное отношение к физическому труду, торговле и прочим видам экономической активности исчезло не сразу; значительную часть европейской социальной истории можно интерпретировать как борьбу между богатством и другими ценностями за более высокое место в иерархии. Такие французские понятия, как bourgeois gentilhomme и nouveau riche, содержат в себе известное презрение к людям, попавшим в верхние слои общества благодаря своим экономическим успехам. Даже в XIX в. накопление богатства рассматривалось как пропуск к социальной респектабельности, который следовало выбросить сразу же после получения гарантированного членства в высших классах.

Институты и права собственности

Институциональный фон технического прогресса на первый взгляд не должен вызывать особых вопросов. Розенберг и Бердзелл (Rosenberg and Birdzell, 1986) объявляют институциональные изменения ключевым фактором. Они указывают, что технические изменения будут эффективными и устойчивыми лишь в том случае, если государство откажется от непосредственного контроля над инновационным процессом и позаботится о его децентрализации. Это создает важное, хотя и недостаточное условие технических изменений: возможность обогатиться за счет удачной инновации. Но, как указывают эти авторы, не менее важную роль играет децентрализация, так как она означает, что поиски и эксперименты будут проводиться множеством независимых единиц, причем, возможно, снова и снова. Такое умножение усилий является не самым экономным способом осуществления технического прогресса. По сути, оно очень расточительно. Документально известно множество случаев ненужного удвоения усилий, не считая даже огромного числа исследований, оказавшихся бесплодными. Но эта система сводит к минимуму шанс упустить ту или иную техническую возможность, так как «она снижала риск того, что полезное предложение будет отвергнуто по причине негативного отношения конкретного ответственного лица» (Rosenberg and Birdzell, 1986, p. 29). Нельсон (Nelson, 1987, p. 9) добавляет к этому, что плюралистическая система порождает большее разнообразие новых отправных точек и позволяет ex post отделить зерна от плевел. Технический прогресс проходит в условиях не только неопределенности, но и ex ante различия во мнениях. Пусть существует много способов ощипать курицу, но лишь один из них будет самым эффективным. Нельсон указывает, что отбор и эксперименты ex post являются дорогостоящими и болезненными, но «с учетом природы технической неопределенности, возможно, они представляют собой оптимальный вариант» (Nelson,