Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

и Китаем. В Китае тоже имели место луддизм и открытое сопротивление техническому прогрессу, хотя число подобных случаев, отраженных в документах, невелико (Elvin, 1973, p. 315)[130]. Не исключено, что потенциальные новаторы ощущали угрозу и шарахались от новых идей, нередко связанных с западным влиянием[131]. Гильдии в Китае оставались значительной силой, и на них возлагают вину за блокирование инноваций в горном деле, на транспорте, в шелкомотальной отрасли и в производстве соевого масла (Olson, 1982, p. 150). Делается даже вывод о том, что «рыночные силы не могли преодолеть оппозицию со стороны заинтересованных группировок и обеспечить успешное освоение даже откровенно более совершенных технологий» (Brown, 1979, p. 568). В прошлом технический прогресс в Китае, как правило, вписывался в политический статус-кво, не нарушая существующего порядка. Радикальных технических изменений, угрожавших сложившемуся балансу сил, тщательно избегали.

Различие между Китаем и Европой состояло в том, что в Европе ни одна социальная группа, способная саботировать инновации, угрожавшие ее интересам, не обладала столь же большим влиянием. Во-первых, в Европе технические изменения, как правило, являлись результатом частной инициативы; правители обычно играли вторичную и пассивную роль. До (и во время) промышленной революции с подачи европейских государей было осуществлено совсем немного значительных инноваций в сфере гражданских технологий. Здесь существовал рынок идей, в работе которого власти участвовали в качестве обычных покупателей или – реже – обычных продавцов. Во-вторых, всякий раз, как какое-либо европейское правительство занимало активно враждебную позицию по отношению к инновациям и к порождавшему их нонконформизму, оно сталкивалось с последствиями в виде изменения своего относительного статуса в экономической (а соответственно, и политической) иерархии. Более того, возможность миграций в рамках Европы позволяла креативным и оригинальным мыслителям находить прибежище в том случае, если их родина не отличалась достаточной толерантностью, вследствие чего в долгосрочном плане реакционные общества проигрывали в состязании за власть и богатство.

До 1400 г. государство в Китае намного активнее участвовало в создании и распространении инноваций, чем в Европе. Например, китайское правительство сознательно пыталось монополизировать измерение времени и календарь. Как выразился Ландес (Landes, 1983, p. 33), «В Китае календарь считался атрибутом суверенитета, наподобие права чеканить монету… Время императора было временем Китая». Знаменитые часы Су Суна были построены государственными чиновниками для государственных нужд по приказу императора. Во время великой средневековой сельскохозяйственной экспансии правительство играло ключевую роль при координировании гидростроительных проектов и распространении технической информации. Чиновники писали и издавали книги о сельском хозяйстве и содействовали внедрению быстрее созревающих и более засухоустойчивых сортов риса, особенно сорта «чампа», в начале XI в. завезенного из Юго-Восточной Азии. Ван Чэнь и Сюй Гуанци, авторы фундаментальных трактатов о сельском хозяйстве, были государственными чиновниками. Еще при династии Хань (221 г. до н. э. – 220 г. н. э.) правительство предоставляло крестьянам капитал, требовавшийся им для освоения сельскохозяйственных инноваций, включая орудия и тягловых животных, и активно поощряло использование более совершенных плугов[132]. Тысячу лет спустя сунские власти принимали меры к финансовому стимулированию крестьян, делавших инвестиции в усовершенствования (Bray, 1984, p. 597–599). Кроме того, государство принимало серьезные меры к развитию транспорта и к насаждению медицинских знаний. Китайское императорское правительство строило огромные государственные железоплавильные печи и способствовало внедрению железных орудий. Даже в текстильной отрасли династия Юань и первые императоры династии Мин очень активно содействовали распространению хлопчатобумажных тканей (Chao, 1977, p. 19–21)[133].

В какой-то момент эта государственная поддержка прекратилась. Европейцы, в середине XIX в. пытавшиеся развивать китайскую горнорудную отрасль, столкнулись с тем, что эта задача была неосуществима без помощи со стороны властей, но те не желали им ее оказывать. Китайские чиновники просто не интересовались техническими достижениями (Brown and Wright, 1981, p. 80). В эпоху правления маньчжурской династии Цин (1644–1911) китайское правительство практически перестало предоставлять какие-либо общественные блага (Jones, 1989). Оно не занималось созданием инфраструктуры, необходимой для экономического развития, включая систему стандартных мер и весов, коммерческое право, дороги и полицию. Во многих сферах частному сектору удалось заменить государство, но в сфере технического прогресса это оказалось невозможно. Джонс (Jones, 1989, p. 30) делает вывод о том, что «Китайская политическая структура не обеспечивала удовлетворительную юридическую основу для экономической активности». Было бы уместнее переформулировать это утверждение с точки зрения изменений. По-видимому, рутинная экономическая активность протекала достаточно гладко до тех пор, пока существующие институты и техника не подвергались изменениям.

Почему китайская бюрократия в прежние столетия играла столь активную роль в техническом прогрессе, объяснить не так-то просто. Корни этого явления исследователи нередко связывают с зависимостью сельского хозяйства от общественных гидротехнических работ, которая, по знаменитому выражению Виттфогеля, привела к «гидродеспотизму», нуждавшемуся в чиновниках, способных справиться с организацией крупных проектов (Wittfogel, 1957, p. 22–59). Виттфогель утверждает, что целью таких проектов являлся исключительно социальный и политический контроль. Однако в настоящее время в целом выяснено, что гидростроительные проекты осуществлялись главным образом усилиями местных властей и землевладельцев[134]. Участие центрального правительства в гидростроительстве сводилось главным образом к распространению технической информации и к контролю за юридическими аспектами водопользования. И все же идея о том, что правитель несет ответственность перед членами подвластного ему общества, и о существовании взаимнообратной связи между населением и властями представляла собой древнюю китайскую концепцию, коренившуюся в учении Мэн-цзы, чье влияние укреплялось при династии Сун. Китайское государство само создавало спрос на железо, корабли и крупномасштабное строительство. Система государственных зернохранилищ позволяла обеспечить стабильное снабжение продовольствием. Государство монополизировало торговлю некоторыми товарами (например, солью) и контролировало внешнюю торговлю – тогда, когда она вообще велась. Короче говоря, китайское государство до 1800 г. осуществляло открытое вмешательство в экономику – отчасти в попытке улучшить экономическое благосостояние народа. В Европе попытки государственного посягательства на сферу частного производства обычно кончались крахом, а идея общественного договора не вполне осознавалась вплоть до XVII в. В большинстве случаев короли, епископы, городские советники и все прочие представители государства в Европе являлись теми же потребителями, покупая, продавая, нанимая и беря взаймы по ценам, диктуемым обширным рынком.

Возможно, государство в Китае взяло на себя столь важную роль вследствие того, что землевладельцы и интеллигенция не выказывали особого интереса к технике, и это создавало вакуум, который требовалось заполнить. В ряде интерпретаций китайская элита объявляется главной силой, отвечавшей за замедление технического развития. Фэй (Fei, 1953, p. 72–74) выдвигает аргумент, аналогичный тому, что делался ранее в связи с античной цивилизацией. Если образованные и влиятельные классы не интересуются производством и не имеют технических знаний, они не будут ничего делать для внедрения технических усовершенствований, и это приведет к стагнации. Ключевое