Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

Русский национализм идеологически развивался и формулировал свой образ национальной территории во взаимодействии и соперничестве с другими национализмами империи. Методы определения и освоения того или иного пространства в качестве «национальной территории», наборы эксплуатируемых в этом дискурсе аргументов и образов существенно различались в зависимости от ситуации и характера вызовов, с которыми сталкивался русский национализм на разных имперских окраинах.

Пожалуй, лучше всего эта проблематика изучена в отношении Западного края и «его окрестностей». Здесь проект русского национализма формулировался в условиях ожесточенного конфликта с польским проектом, который сначала отстаивал границы 1772 г. как «польскую собственность», а затем готов был вступить в союз с украинским движением против империи и русского национализма. Включившийся с середины XIX в. в это соперничество с собственным проектом «национальной территории», украинский национализм во многом заимствовал формы и методы идеологической борьбы у своих более сильных соперников.

В Малороссии и Западном крае преобладающую часть населения составляли восточные славяне, которые в рамках концепции «общерусской нации» считались ветвями русского народа. Колонизация этого пространства великорусским населением не играла сколько-нибудь значимой роли. Главный акцент делался именно на принадлежности всех восточных славян единой русской нации. Именно в контексте полемики с украинскими националистами малорусский дворянин и русский националист М. В. Юзефович впервые сформулировал лозунг, получивший столь широкое хождение в начале XX в., но уже с иным смыслом. Говоря о «единой и неделимой России», Юзефович имел в виду не всю империю, но именно русскую нацию в ее «общерусской» версии.

В XIX в. пространство и население Западного края стали объектом ожесточенной терминологической войны, где, кажется, ни одно название местности или этнической группы не было идеологически нейтральным, каждое подтверждало или отрицало тот или иной проект национального строительства[780].

Как и в других подобных дискурсах, в русском важную роль играла апелляция к древней государственной традиции, в данном случае традиции Киевской Руси. Ясно, что применительно именно к западной части империи этот мотив эксплуатировался особенно настойчиво. Трактовка Киевской Руси как колыбели русской нации давала основу для традиционного мотива «земли предков», земли «исконно русской». Концепция Киевской Руси как «колыбели русского народа» хорошо сочеталась с династической логикой. Так, знаменитое высказывание Екатерины II после разделов Речи Посполитой, что «мы взяли только свое», можно истолковать и как вполне династическое (свое – то, что принадлежало Рюриковичам, наследницей которых Екатерина себя считала), и как националистическое – то есть земли Киевской Руси, населенные по преимуществу восточными славянами, каковые в доминирующей версии русского националистического дискурса все считались русскими. Отмечу отступления от этой концепции, которые показывают, что «верные» формулы находились не вдруг и не сразу. Примером может служить полемика М. Погодина с М. Максимовичем в середине 1850-х годов, где Погодин доказывал преимущественные исторические права великороссов на Киев по сравнению с малороссами[781]. Но широкой популярности в русском националистическом дискурсе этот мотив не получил, уступив место трактовке Киева и его исторического наследия как общего корня и общей собственности всех восточных славян, что было вполне логично с точки зрения тех целей, которые этот дискурс преследовал.

Интересно выглядит сочетание темы Киевской Руси с темой Москвы. Москва как современное «сердце», воплощение русскости, как центр «собирания» русских земель безусловно присутствовала в русском националистическом дискурсе. В традиционалистской версии русского национализма именно московская Русь противопоставлялась петербургской России[782]. Но исторические границы Московского княжества на любой стадии их расширения в этом дискурсе «не работали» или работали в негативном плане, как те заведомо неприемлемые границы, к которым хотят свести русскую нацию ее враги[783].

Уже в середине XIX в. можно найти примеры влияния представлений о «русской национальной территории» на высшие эшелоны бюрократии. Например, в 1862 г. В. И. Назимов, генерал-губернатор Северо-Западного края, который включал и белорусские, и литовские земли, в своей программе русификаторских мер проводил четкое различие между «исконно русскими» землями и местностями, где литовцы и евреи традиционно составляли большинство. Причем это разграничение он делал не только на основе современной ему демографической ситуации. Назимов указывает на некоторые местечки с преобладанием еврейского населения, которым следует вернуть их «русский» характер, и тут же оговаривается, что уже соседние с ними местечки следует «оставить как есть», потому что славянское население там никогда не преобладало[784].

Образ национальной территории был здесь избирательным в том смысле, что включал не все земли Западного края и не все его население. Стоит вспомнить здесь и письма Каткова Александру II и Александру III, в которых он неоднократно рассуждает о благе предоставления Польше независимости в «ее этнографических границах»[785]. В этих своих настроениях Катков не был одинок. В разных условиях и по разным поводам идея если не отделить Царство Польское совсем, то, по крайней мере, отгородиться от него тарифами и таможнями, возникает неоднократно. С точки зрения русского национализма западные окраины империи делились, таким образом, на три категории земель – во-первых, «исконно русские»; во-вторых, литовские земли, которые в образ русской национальной территории не включались, но были желанной частью империи; и, наконец, этнически польские земли, которые в идеале следовало бы «исторгнуть» из империи как нежеланную, неисправимо чуждую и враждебную часть.

Оппозиция в отношении поляков была характерной чертой русского национализма уже на самых ранних стадиях его развития, но описанный здесь дискурс в отношении западных окраин утвердился уже во второй трети XIX в. Нельзя сказать, что эти идеи были совсем неизвестны ранее. Еще в XVII в. Иннокентий Гизель в «Синопсисе» развивал идеи единого православно-русского народа, включающего Малую Русь. Однако «Письмо русского гражданина» Карамзина, написанное в октябре 1819 г., может послужить убедительным примером того, что в то время эти идеи еще вовсе не были общепринятыми[786]. Адресатом этого письма был Александр I, который поделился с Карамзиным своими планами присоединить к недавно созданному Царству Польскому часть земель, аннексированных Россией в результате разделов Речи Посполитой. Карамзин категорически возражает против этого намерения царя. В данном контексте для нас важно не столько то, какие аргументы он использует в своих возражениях, а то, какой аргумент в этом письме совершенно отсутствует. «По старым крепостям Белоруссия, Волынь, Подолия, вместе с Галицией, были некогда коренным достоянием России», – пишет Карамзин, имея в виду династические права и историческую традицию. Карамзин ни разу не говорит в письме о русском или православном крестьянстве этих областей, о том, что это крестьянство составляет здесь большинство. «Литва, Волыния желают Королевства Польского, но мы желаем единой