Политические сочинения. Том III. История политических институтов - Герберт Спенсер

Одним словом, контраст между нашим государством и государством Франции был велик до такой степени, что возбуждал удивление и восхищение различных французских писателей того времени, из которых Бокль приводит многие отрывки, доказывающие это.

Но особенно замечательны перемены, сперва регрессивные, потом прогрессивные, случившиеся в самой Англии в период войн от 1775 до 1815 г. и в последовавший затем мирный период.

В конце прошедшего столетия происходило медленное возвращение владычества общества над личностью. «Для государственных людей государство как целое было всем во всем, и трудно найти пример, чтобы сколько-нибудь думали о народе, за исключением вопроса о его повиновении». «Правительство редко смотрело на народ иначе, как на массу, платящую налоги и доставляющую солдат». По мере усиленного развития воинственной части общества промышленная часть его все более и более становилась в условия постоянного комиссариата. Принесение в жертву жизни и свободы граждан, какое требуется войной, значительно расширилось путем конскрипции и рекрутирования матросов; правам собственности угрожали непомерные налоги, под тяжестью давления которых средние классы должны были понизить уровень потребностей жизни, в то время как народ в массе обнищал до того, что «сотни его питались крапивою и другими сорными травами». «Рядом с этим более важным посягательством государства на права личности шли многочисленные менее важные посягательства. Безответные агенты исполнительной власти могли разгонять общественные митинги и схватывать их руководителей; смерть была наказанием для тех, которые, вопреки приказанию, не расходились. Книжные магазины и библиотеки для чтения могли быть открыты не иначе как с разрешения, без чего снабжение книгами было уголовным преступлением. Были сделаны смелые попытки заставить молчать прессу»: книгопродавцы не смели публиковать труды неприятных авторов. «Шпионам платили, свидетелей подставляли, присяжных подтасовывали; постоянно нарушая акт habeas corpus, корона пользовалась правом заключать в тюрьму без расследования и без каких бы то ни было ограничений. «В то время как налоги и стеснения свободы граждан государством доходили до подобных размеров, защита, которую имел гражданин в государстве, была незначительной. Уголовный кодекс был расширен и сделался более строгим: определение измены было расширено, и многие проступки, прежде не считавшиеся важными, стали считаться таковыми; так что «разнообразие преступлений, за которые статьи закона приговаривали к смерти мужчин и женщин, было громадным до абсурда, и «человеческая жизнь стала дьявольски дешева». Но наряду с этим шло не увеличение, а скорее уменьшение личной безопасности. «Сделалось очевидным, – говорит Пик в своей «Истории преступления» («History of crime»), – что чем большее напряжение получали кары, тем больше становилась опасность от противодействия общества насилию и беззаконию». Обратимся теперь к противоположной картине. Когда прошло то изнеможение, которое оставили после себя продолжительные войны, когда окончились те социальные смуты, причиною которых было обеднение народа, тогда начали оживать черты, свойственные промышленному типу. Различными путями шло освобождение граждан из-под гнета государства. Добровольное поступление в рекруты заменило принудительную военную службу, исчезли и другие, меньшие стеснения личной свободы; так, например, был отменен закон, стеснявший свободные переходы ремесленников и запрещающий рабочие союзы (Trade-unions). К этим проявлениям большого уважения к свободе личности могут быть прибавлены и улучшения уголовного кодекса: раньше всего было отменено публичное телесное наказание женщин, затем длинный список преступлений, наказываемых смертью, сократился до того, что в конце концов в нем осталось лишь одно преступление; затем окончательно были отменены наказание у позорного столба и заключение в тюрьму за долги. Исчезли и оставшиеся наказания за религиозную независимость: первоначально те, которые были направлены против протестантских диссентеров, затем те, которые тяготели над католиками, наконец, и специально назначенные против квакеров и евреев. Парламентский и муниципальный билли о реформах переместили большое число людей из подчиненных классов в правящие классы. Вмешательство в деловые предприятия граждан было ослаблено дозволением свободного обращения золота в слитках, разрешением открывать акционерные банки, отменою многих ограничений привоза продуктов, из которых в конце концов только немногие остались обложенными пошлиною. И по мере того, как этими и подобными им реформами – каковы, например, отмена стеснительных ограничений печати – устранялись препятствия на пути к свободе действий граждан, возросла и охранительная деятельность государства. Значительно улучшенная полицейская система, местные суды и т. п. более обеспечили личную безопасность и права собственности. Не будем разбирать пример Соединенных Штатов, в которых с небольшими изменениями повторилась та же зависимость явлений, – сравнение указывает нам с достаточной ясностью, что те черты, которые мы вывели априори как присущие промышленному типу, явно обнаруживаются в действительно существующих обществах по мере того, как преобладающим характером социальных отношений делается добровольный обмен услуг.

§ 574. В предыдущей главе мы отметили черты характера членов общества, ведущего постоянные войны; теперь нам следует отметить черты характера членов общества, исключительно преследующего мирные цели. Отмечая зачатки промышленного типа социальной структуры, проявляющиеся в некоторых маленьких мирных группах людей, мы уже дали некоторые указания на соответствующие личные качества их членов; но здесь было бы уместным снова вернуться к ним и пополнить их, прежде чем приступить к определению личных качеств, свойственных более развитым промышленным обществам[149].

Отсутствие принудительного централизованного правительства, предполагающее слабое давление общества на составляющие его единицы, сопровождается сильным чувством личной свободы и решимостью отстаивать ее. Кроткие бодо и дималы «с мрачным упорством противились приказаниям, навязываемым им вопреки здравому смыслу»[150]. Мирные лепхасы «скорее готовы были перенести большие лишения, чем подчиниться насилию или несправедливости»[151]. У «простодушного сантала сильно развито естественное чувство справедливости, и всякая попытка насилия заставляет его покидать страну»[152]. Члены не упоминавшегося доселе племени якунсов[153] на юге полуострова Малакка (Iakuns of the south Malayan Peninsula), о которых пишут как о «совершенно безобидных, лично храбрых, но мирных, не знающих иной власти над собою, кроме власти всенародно избранных старшин, разрешающих их споры, в то же время, как говорят, они «крайне горды», и эта так называемая гордость подтверждается рассказом о том, что их замечательно добрый характер «внушил некоторым лицам мысль приручить их к домашним услугам, но попытки эти обыкновенно оканчивались исчезновением якунса при малейшем насилии»[154].

Рядом с ясным сознанием их собственных прав эти мирные люди оказывают необыкновенное уважение к правам других. Прежде всего это видно из редких случаев личных оскорблений в среде их. Ходжсон говорит, что бодо и дималы «не знают жестокостей, как во взаимных отношениях, так и в сношениях с соседями»[155]. О мирных племенах нейльгеррийских горцев полковник Ouchterlony пишет: «Пьянство и насилие неизвестны среди них»[156]. О лепхасах Кэмпбелл замечает: «Они редко ссорятся друг с другом»[157]. Среди якунсов тоже «ссоры чрезвычайно редки»; те