Шелковый Путь - Колин Фалконер

что пылала сквозь дымовое отверстие в крыше. Тени качались и цеплялись; вой ветра был тысячью голосов мертвых, вновь пробужденных к жизни ритмом и рокотом шаманских барабанов.

Но все, что дымные видения показали ей о будущем, — это мужчину с волосами цвета огня, верхом на коне белом, как лед, и огромном, как як; за ним ехали еще двое, один в черном, другой в белом, с крестом цвета крови на груди.

И во сне этот огненно-волосый мужчина спустился с горы с тушей белого козла, положил ее к ногам ее отца и потребовал Хутулун себе в жены.

***

XII

Дорога на Алеппо

В оливковых деревьях за оранжевым светом костра плясали тени. Полено с треском перекатилось и рухнуло в пламя, осыпав все вокруг искрами. Лошади на привязи подергивались, и слышался тихий говор — Уильям, Жоссеран и Жерар жались друг к другу в поисках тепла.

Солдаты Боэмунда спали, за исключением двоих, которых Жоссеран выставил часовыми по периметру лагеря. Слуги сгрудились под повозками. Юсуф, старый араб-проводник, был единственным, кто еще бодрствовал в этот час стражи, но он, почувствовав враждебность Уильяма, держался поодаль, в тени от огня.

Жерар, худой молодой человек с редкими волосами и жидкой бородкой, говорил мало и вяло помешивал угли длинной палкой.

Уильям уставился на Жоссерана. Во время пути из Антиохии рыцарь начал носить самодельный тюрбан, которым обматывал голову и лицо, чтобы защититься от ветра и солнца.

— Ты похож на сарацина, — сказал он.

Жоссеран поднял голову. Губы Уильяма потрескались, а кожа на лице уже шелушилась от воздействия жгучего солнца.

— А ты — на вареный персик.

Уильям увидел, как Жерар улыбнулся.

— Мне все еще любопытно, что это за крест на тебе.

— Мне его подарил друг в Акре. Иудей.

— Ты дружишь с иудеями? — прошипел Уильям. Это подтверждало его худшие подозрения.

— Последние пять лет он был моим учителем языков.

— Если иудей — учитель, это еще не делает его другом. Давно ты в Святой земле, тамплиер?

— Пять лет.

— Долго, чтобы быть вдали от общества цивилизованных людей.

— Иудей, что дал мне этот крест, — один из самых цивилизованных и ученых людей, каких вы когда-либо встретите, святой отец. Он научил меня и арабскому, и тюркскому, без которых здесь, в Утремере, ты все равно что лающая собака. Кроме того, как я могу быть вдали от цивилизованных людей, находясь на святой земле, где родился наш Господь?

«Отличная речь», — подумал Уильям. Почему же тогда у него было чувство, будто над ним издеваются?

— Так ты здесь для того, чтобы быть ближе к Богу?

— Мне сказали, что Святой земле нужны такие рыцари, как я.

— Верно. Святая земля — наше священное достояние. То, что столько святых мест все еще в руках сарацин, — гнусное пятно на нашей чести и нашей вере. Долг каждого доброго христианина — отвоевать их. — Он увидел выражение лица рыцаря, и это его раздосадовало. — Разве ты не веришь в это, тамплиер?

— Я здесь пять лет. Вы — и пяти дней не пробыли. Не вам говорить мне о моем долге в Святой земле.

— Мы все здесь, чтобы служить Христу.

Жоссеран угрюмо смотрел в огонь. Наконец он сказал:

— Если служить Христу можно, убивая мужчин и вырезая женщин и детей, то мы с Жераром, несомненно, воссияем в раю.

Он увидел, как два тамплиера снова переглянулись.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Уильям.

Жоссеран вздохнул и бросил палку в пламя.

— Я хочу сказать, что мой долг в Святой земле тяжким бременем лежит на мне, брат Уильям. Я пришел сюда, думая отвоевать Святой город у турка. Вместо этого я видел, как венецианцы вспарывают мечами животы генуэзцам на улицах самой Акры, и видел, как генуэзцы делают то же самое с венецианцами в монастыре Святого Саввы. Христианин убивает христианина. Разве это служение Христу? Я также видел, как добрые христианские воины вырывали мечами детей из чрева их матерей, и видел, как они насиловали женщин, а потом перерезали им глотки. Эти невинные, к слову, не занимали святых мест, а были простыми бедуинами, гнавшими своих овец с пастбищ. И все это во имя нашего Спасителя.

— Святой Отец, как вы знаете, был крайне оскорблен, узнав о распре между венецианцами и генуэзцами, ибо он, как и вы, верит, что наши ратные усилия должны быть направлены против неверных, а не друг против друга. Но что до этих невинных, как вы их называете… мы убиваем овец и свиней без греха. Убить сарацина — не большее пятно на душе.

— Овец и свиней? — Жерар беспокойно пошевелился и бросил на Жоссерана предостерегающий взгляд.

Но Жоссеран не смог сдержаться.

— Разве у овец и свиней есть искусные лекари? Разве овцы и свиньи знают астрономию и движение звезд? Разве овцы и свиньи читают стихи, имеют свою музыку и зодчество? У сарацин есть все это. Я могу спорить с ними о религии, но я не могу поверить, что они всего лишь овцы и свиньи.

Астрономия и движение звезд? Папа объявил кощунством попытки проникнуть в тайны природы. Это было явным и беззаконным вторжением в священное лоно Великой Матери. Во время своего последнего визита в Париж он видел, как толпа выволокла из дома семью иудеев и избила их за то, что те тайно переводили арабские тексты по математике и алхимии.

— Язычники верят, что мир круглый, вопреки законам Бога и небес, — сказал Уильям. — Ты тоже в это веришь?

— Я знаю лишь то, что, пусть у них и нет веры, они не животные. — Он посмотрел на Жерара. — Расскажи ему, что с тобой случилось.

— Когда я был в Триполи, меня лягнула лошадь, — сказал Жерар. — Нога воспалилась, и образовался нарыв. Тамплиерский хирург уже собирался отрубить мне ногу топором. Один из моих слуг послал за магометанским лекарем. Он приложил к ноге припарку, нарыв вскрылся, и я скоро поправился. Сами понимаете, магометанин он или нет, мне очень трудно ненавидеть этого человека.

— У тебя кощунственный язык, тамплиер. Это Бог исцелил тебя. Ты должен благодарить Господа, а не язычника.

— Я устал говорить со священниками, — сказал Жоссеран. Он отошел и лег на одеяло под деревьями. Жерар последовал за ним.

Уильям сидел