Город пробужденный - Богуслав Суйковский

Кериза не смогла сдержать испуганной дрожи и невольно дернула Элиссар за волосы. Но госпожа, поглощенная словами мужа, даже не заметила этого.

— Но… но это ужасно! Нужно что-то предпринять, что-то делать…

— Что я могу сделать? Я требовал клинабаров — мне отказали без колебаний. Они дают мне флот. Эту горстку старых бирем! Я лишь пошлю их экипажи на верную смерть! Они обещают дать значительные суммы и разрешение на вербовку новых наемников. Но на это должна согласиться герусия, а Бодмелькарт тут же отметил, что потребует, чтобы решение подтвердил Совет Ста Четырех. Астарим же кричал, что и этого мало, что нужно решение народа. Ты ведь понимаешь, сколько на это уйдет времени и сколь сомнительны могут быть результаты. В обоих Советах заседают сторонники Абибаала или Гасдрубала-суффета, то есть подкупленные либо Масиниссой, либо Римом. Никто не может предсказать, сколько в данный момент будет на чьей стороне, куда брошено больше золота.

— Не обижаешь ли ты, дорогой, этих людей, подозревая их в подкупе? Ведь есть — и их много — те, кто искренне верит, что лишь опора на одного из сильных соседей спасет нас.

— Опора! Угодничество! Отказ от самостоятельности! Низменная трусость и маловерие! Это опаснее, чем явная измена. Такой, как Сихарб, не убедит своими доводами ни одного честного человека, ибо всякому известно, что он на жалованье у римлян. И таких большинство в Советах, среди высших жрецов, среди всех, кто что-то значит в этом городе. О, конечно, есть и те, кто бескорыстно верит в правоту своих взглядов. Подчиниться, и тогда могучий покровитель защитит от другого, за покорность позволит богатеть дальше. Только это их и волнует! О, слепцы!

Он осекся и неожиданно хрипло рассмеялся.

— Счастье в несчастье! Слабость подлости! Боги дали нам двух врагов, и стенания этих жалких трусов разделились. Будь у нас один враг, они бы уже сдались, и от Карфагена не осталось бы и следа. Теперь одни тянут вправо, другие — влево, но Карфаген еще стоит на своем месте.

— Как долго? — тихо спросила Элиссар.

— Не знаю, — ответил Гасдрубал. — Богатство растет, это правда. Но это может лишь раззадорить того или иного соседа. Слабенькая защита — одно лишь богатство! Народ… Я не вижу перемен. Каким он был при Ганнибале, таким и остался. Ленивый и к бою негодный. Ропщет и жалуется, но на деле ему хорошо, и он не хочет рисковать. Налогов не платит, живет в достатке, для него устраивают игры, торжества, пышные праздники… Ему кажется, что он правит, потому что его спрашивают на собраниях, он по-прежнему презирает ремесло воина, слушает жрецов, дает вести себя ловким крикунам и мечтает о рабах и богатстве. Нет, Элиссар, ценные, предприимчивые единицы из народа давно уже выбились в люди! Ведь наши величайшие роды выросли из простых моряков или купцов! Ныне народ — это лишь тихая, мутная вода. Болото, скорее, из которого уже ничего не растет.

— А ты не ошибаешься? Разве можно быть уверенным, что в народе нет ни храбрецов, ни мудрецов? Может, им просто труднее сегодня пробиться, заявить о себе…

— Это лишь доказывает их слабость. Истинный побег пальмы пробьет и заскорузлую грязь. Ох, я знаю, есть среди мудрейших те, кто верит в народ! Кто ждет от него какой-то чудесной силы, порыва, спасения для государства… Ты и сама, дорогая моя, так считаешь. Но прости, для меня это все равно что строить огромную крепость на песке. С верой, что этот песок чудом превратится в монолитную скалу. А он может лишь поддаться порывам самума и погрести под собой все. Возведенное на нем строение обречено рухнуть.

— Я глубоко верю, что ты ошибаешься. И пусть Танит пошлет нам испытание, чтобы эти скрытые силы смогли проявиться.

— Лишь бы испытание не было слишком тяжким. Давай о другом. Так ты пойдешь на этот большой прием к Сихарбу? Это необходимо. Я немедля отправляюсь к армии, а ты иди, ты ведь знаешь, что и как говорить. Не выказывай ни малейшей тревоги.

— Да.

— И постарайся выведать, сколько сторонников у Абибаала. Пронумидийская партия сегодня для меня опаснее всего. Если она возьмет верх, я не получу ни единого шекеля, ни единого солдата.

— Я понимаю. Но ты, дорогой мой, тебе и вправду нужно ехать? Ты не спал всю ночь, ты так устал, наши сыновья так обрадовались, увидев отца…

Она осеклась, коснулась рукой волос и поспешно проговорила на пунийском:

— Спасибо, Кериза. Превосходно. Можешь идти.

Выходя из туалетной комнаты, Кериза еще услышала:

— Увы, я должен ехать. Я оставлю Карталона в долине Баграда, а сам возьму конницу и двинусь… Я могу понадобиться в любую минуту. А если будет уже поздно, то я хотя бы займу священную гору кеугитанов под Лептисом. Я не пропущу там никого, даже если на меня ринутся все слоны мира!

Кериза вышла из дворца спокойно, но на улице почти побежала. Она замедлила шаг лишь на оживленных улочках своего квартала, но в мастерскую отца влетела запыхавшаяся, с пылающим лицом. Макасс прервал работу и весело обратился к дочери:

— Знаешь, добрая весть! Тот Галеш, богатый винодел, что заказал стелу для могилы своего отца Бокху, передумал и пришел ко мне. Хочет, чтобы было красиво, так что заплатит хорошо. А поскольку ему спешно, заплатит еще лучше. И за ту мурену я тоже получил славные деньги, не в обиде. Что это за затея — продавать наш завтрак богачам? Затея хорошая, но странная.

Лишь мгновение спустя он заметил выражение лица дочери и встревоженно умолк.

— Что с тобой, Кериза? Что-то случилось?

— Нет-нет! Со мной ничего! Мне просто нужно немедленно увидеть Кадмоса! Я должна его найти… Боюсь, я не успею приготовить тебе обед, отец.

— Всеми богами клянусь, что стряслось?

Но ответа он уже не получил — Кериза выбежала вон.

Однако она опоздала и в сумерках вернулась домой такая усталая, что даже не чувствовала голода. Она была подавлена и близка к отчаянию.

Отца она застала в добром расположении духа, отдыхающим при свете прекрасно вычищенной алебастровой лампы. Это была одна из немногих ценных вещей в их доме, и зажигали ее редко, лишь в торжественные минуты. В тот день этот свет и довольное лицо отца так не вязались с настроением Керизы, что