Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

(3) Разум. Экзистенция настолько тесно связана с разумом, что «каждый из этих моментов оказывается утраченным, если утрачивается другой»74. Разум не источник бытия, как экзистенция, но он «вносит в нее начало понимания, освещения изначально темного бытия»75. Он – способ явления бытия в категориях общезначимого мышления76. «Разум составляет все уровни истины, показывая значимость каждого. Он препятствует замыканию истины в себе»77. «Разум требует искать за пределом любой границы то, что есть и должно быть, охватывать даже противоположности и всегда постигать целостность, всякую возможную гармонию»78. Разум – «орудие экзистенции. Со стороны экзистенции он – безусловное, направленное на то, чтобы явить истоки в их осуществленности как глубочайшее откровение»79. Без разума экзистенция – «слепой порыв, инстинкт и произвол, становится слепым насилием…»80.

Разум не бывает без рассудка, но бесконечно превосходит его, очищает от всего наносного81. Рассудок не может основываться на экзистенции и потому ведет к нигилизму. Основанный на экзистенции разум – спасение от нигилизма, «ибо он сохраняет веру в то, что в движении с рассудком в конкретности бытия мира, в безднах антиномий, порывов и разорванности он в конечном итоге уверится в трансценденции»82. «Разум – связь всех модусов объемлющего. Он не допускает, чтобы какое-либо сущее абсолютно отделилось, утвердилось в оторванности, стало ничтожным в рассеянии… Возникает универсальное соучастие в жизни, открытая заинтересованность»83. Разум не должен допускать поляризации рационального и иррационального, ибо таким образом привносится затуманивание экзистенции83.

Опирающийся на экзистенцию разум, точнее, «объемлющее, которое есть я», имеет четыре уровня, или четыре «полярности»:

а) «наличное бытие», в качестве которого «действует нечто подобное инстинкту»84, это, если угодно, «Я» эмпирическое;

б) «сознание вообще», которое есть предметное сознание; здесь происходит расщепление на субъект и объект, на сознание и предмет85, тут формируется научное знание, тут уже не инстинкт, а уверенность86;

в) «дух», который, строго говоря, есть эквивалент разума; его отличительная черта – стремление к целостности87; духовная жизнь – это жизнь идей, которые «ведут нас как импульс, внутри нас, как черты лежащей в вещи тотальности смысла, как систематический метод проникновения, присвоения и осуществления. Они – не предметы, но проявляются в схемах и образах. Они воздействуют в настоящем и представляют собой одновременно бесконечную задачу»88;

г) экзистенция как акт осознания трансценденции в ее действительности89.

Познание своей экзистенции как дара трансценденции, насколько я понял, осуществляется двумя путями:

Первый путь – (4) так называемые «пограничные ситуации». Наиболее яркий случай пограничной ситуации – смерть, но не «смерть как объективный факт эмпирического бытия», а такая смерть, в которой человек оказывается перед лицом собственной конечности, пробуждается к пониманию своей экзистенции, своего подлинного призвания, освобождается от отвлекающей нас от нас самих шумной и быстротечной суеты будней, прозревает в бытийное ядро своей личности.

Второй способ проникновения в экзистенцию – (5) экзистенциальная «коммуникация». «Разум, – пишет Ясперс, – требует коммуникации, он сам – тотальная воля к коммуникации. Поскольку во времени мы не можем объективно обладать истиной как единой и вечной и поскольку наличное бытие возможно только наряду с другим наличным бытием, экзистенция постигает себя лишь в сообществе с другой экзистенцией, коммуникация являет собой образ открытия истины во времени»90. Такому виду коммуникации, однако, должно предшествовать обретение человеком самого себя, очная ставка с самим собой с глазу на глаз. Далее, не следует смешивать экзистенциальную коммуникацию с различными «общественными коммуникациями». В последних подлинная стоимость человека остается скрытой под покровом чисто внешних связей бытия. В экзистенциальной же коммуникации, душою которой является любовь, люди открываются друг другу как самоценные и неповторимые личности. В этой высшей форме коммуникации происходит соединение разума и экзистенции.

С Ясперсом-Галионтом я хотел еще обсудить его философию истории, особенно его концепцию «осевого времени». Но тут…

III. Лаодам

§ 132

…третий сын Алкиноя предстал передо мной. Вернее, он с самого начала привлек мое внимание, но стоял поодаль, скромно и в то же время с горделивым достоинством, с эдакой знающей уверенностью во взгляде, что я к нему непременно обращусь за помощью.

У Гомера его звали Лаодамом. Именно ему царь Алкиной повелел уступить место Одиссею. Из трех сыновей он «самый любимый»91. Ему совместно с Галионтом поручили «начать пляску»92. Он стал победителем в кулачном бою93. Именно он предложил пригласить на состязание Одиссея и, когда Одиссея раззадорили, Лаэртид воскликнул:

Всех вас на бой рукопашный, на бег, на борьбу вызываю;

С каждым сразиться готов я – с одним не могу Лаодамом:

Гость я его – подыму ли на друга любящего руку?94

Особый он человек, этот Лаодам, царевич феакийский. Я, с вашего позволения, буду называть его Анри Бергсоном.

Учитывая, что из философов XX века он мне самый близкий и «друг любящий», что я буду постоянно с ним консультироваться на всем протяжении антропологического путешествия, в этом параграфе я позволю себе обозначить лишь самые продуктивные для меня темы из его философской музыки.

§ 132а

В теологические пласты бергсоновой онтологии я не стану заглядывать, ибо я не уверен, что они вообще есть у Бергсона. Наличествует некое «творческое усилие, проявление которого есть жизнь. Усилие это идет от Бога, если только оно не есть сам Бог»95. Вполне в духе Спинозы, как замечают некоторые критики96. Но из этой теологической туманности вырастает, пожалуй, самая притягательная ормологическая картина.

В основе всей и всяческой жизни лежит так называемый «жизненный порыв» (elan vital). Бергсон иногда именует эту динамическую первооснову «жизненным натиском»97, «первичным импульсом»98, «дуновением жизни»99, «самой подвижностью»100, но все это лишь синонимы для всеобщего и, в сущности, единого движения. «Жизнь с самого начала, – утверждает французский философ, – является продолжением одного и того же порыва, разделившегося между расходящимися линиями эволюции»101. Даже у такого, казалось бы, неэволюционного явления, как «любовь к человечеству», «путь тот же, что и у жизненного порыва; она есть сам этот порыв»102.

«Жизненный порыв, о котором мы говорим, состоит по существу в потребности творчества»103 (курсив мой. – Ю. В.). Как творческое начало он свободен, не несет в себе никаких принципов, норм и законов. Он «не согласен ждать, не допускает препятствий. Для него неважны случайное, непредвиденное, наконец, неопределенное, находящиеся на его пути…»104. Единственное, что способно его феноменально ограничить, – это материя, с которой он сталкивается. Но «он завладевает этой материей»105; он «пронизывает материю,