Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

и в той или иной степени вся последующая философия, немецкая и французская, английская и американская – особенно высланная, арестованная и расстрелянная русская философия – была отмечена этими направляющими оттисками, словно родимыми пятнами. Ни в XIX, ни в XX веках положительной философии в том виде, как ее предчувствовал Шеллинг, не возникло. Но движение к ней началось – по диалектической иронии жизни в «отрицательных» и убегающих от Бога течениях иногда интенсивнее, чем в целенаправленно-положительных.

§ 128

Пока я так размышлял о Шеллинге, следом за ним вышли три оставшихся владетельных феака, земли которых лежат за дворцом Алкиноя, и я их не проходил.

Задумавшись о «положительной философии», я, к сожалению, не успел опознать этих трех последних владетельных. Догадываюсь, что один из них должен быть Марксом-Энгельсом (для меня они – единая философская плоть, которую я не в состоянии разделить; да и нужно ли?).

Другой почти наверняка может оказаться Фридрихом Ницше, которого я не рискнул бы назвать собственно философом, но, учитывая его гипнотическое влияние на последующее движение собственно философской мысли…

Что же касается самого последнего, двенадцатого из владетельных, то мне очень хотелось бы, чтобы им оказался Владимир Соловьев, не только положительный без кавычек, но и первый из русских философов, предложивший нам действительно почти систему. Я решил удостовериться: Соловьев или не Соловьев – а вдруг Гартман или Кьеркегор? Я вышел из феакийского дворца. Но поздно.

Алкиной с владетельным окружением уже удалились в сторону порта, а меня теперь со всех сторон окружили феакийские юноши – философы XX века.

Тех, которые особенно привлекли мое внимание, я, с вашего позволения, буду называть «сыновьями Алкиноя».

Глава тринадцатая

Сыновья Алкиноя

§ 129

При всем их разноголосии они последовательно и гармонично развивают несколько общих тем:

1. Лишь некоторые из них называют себя экзистенциалистами, но в широком смысле все они так или иначе экзистенциалистичны, вернее, трансцендентальны, ибо трансценденция жизни интересует их прежде всего; в онтологический колодец они предпочитают не углубляться, а богатейшая поверхностная феноменология привлекает их лишь для того, чтобы в ней ухватить трансцендентальную нить. У некоторых трансценденция ведет к Богу, а у тех, которые о Боге умалчивают или забывают, трансценденция все равно имеет внеприродное или сверхприродное направление. Их «первоосновы», как правило, динамичны, а не статичны, «порывисты», «процессуальны» и т. п.

2. Все они в той или иной степени интуитивисты, ибо «чистому разуму» изначально предпочли «разум практический» («жизненный», «исторический», «сердечный», «поэтический»). Иррациональное привлекает их намного более рационального, и, словно мстя рационализму за его тысячелетнее господство, они, пожалуй, перебарщивают, чересчур превознося бессознательное и ущемляя сознание. Они более психологи, чем гносеологи; вернее, их гносеологические мелодии все богаче оркестрируются практической и даже терапевтической психологией.

3. Они так или иначе эволюционисты, потому что, взяв за основу динамическую онтологию, уже никуда не денешься от эволюционно-исторического становления.

4. Они все «психосоматики», то есть надежно защищены от картезианского вируса.

5. Они неизбежно противопоставляют индивидуальное социальному, личное – общественному; в сущности, все они – персоналисты. Ибо

6. их философию прежде всего следует определить как философию творчества. Они намного художественнее и литературнее своих философских предшественников, намного критичнее относятся к науке, несмотря на то, что некоторые из них обладают широким и специализированным научным кругозором.

7. Они не кичатся своим родством с царственным Алкиноем, не покушаются на его владения, не создают собственные завершенные философские системы, а подобно воспитанным сыновьям, проникнувшись отцовской «святой силой», пытаются домыслить, допеть, доиграть то, до чего у Алкиноя, как говорится, руки не дошли.

У Алкиноя, как мы помним, было пять сыновей. «Два уж женаты»1. Но этих женатых мы не только не встречаем в окружении Алкиноя – Гомер даже имен их нам не сообщает. Вот и я не знаю, как их будут звать. В моем антропологическом воображении четыре философа претендуют на их роль:

Жак Маритен с его безусловно «положительной», то есть уводящей в теологическую глубину онтологией, с различением «бытия-с-ничто» и «бытия-без-ничто», с четырьмя (с ангелами – с пятью) «ступенями бытия и ступенями коммуникабельности», «импрессивными» и «экспрессивными специями», творческой интуицией, которую он помещает в предсознательный слой психики и т. п.

Хосе Ортега-и-Гасет, различающий индивидуальное и социальное бытие; рассматривающий жизнь как возможность, как личный, парадоксальный диалог человека с миром, как «непрерывное обнаружение того, что мы делаем из себя самих и из окружающего мира»2.

Карл Поппер, автор гипотезы «диспозиций», теоретик трех различных онтологических «реалий»: «мира 1», «мира 2» и «мира 3».

Эдмунд Гуссерль, которого принято считать крупнейшим и авторитетнейшим феноменологом XX века.

Четыре кандидата на два вакантных места.

Младших и неженатых сыновей Алкиноя Гомер не только называет по именам, но описывает, как они ведут себя, как состязаются в спортивных упражнениях, поют и танцуют. С этими «бодрыми сынами», «юношами в летах цветущих» я сейчас постараюсь симфонически определиться, но кратко (мы с ними еще не раз встретимся), вопросительно (то есть обращая особое внимание на те вопросы, которые они поставили, но не решили) и, как бы выразился Одиссей, «добычливо» (то есть с постоянной оглядкой на то, чем конкретно я могу у них ормологически поживиться).

I. Клитонеон

§ 130

Из сыновей Алкиноя он был самым проворным в беге. Полагаю, что на его роль больше всего подходит немецкий философ Макс Шелер. В антропологическом беге XX века он был если не самым результативным, то самым знаменитым философским антропологом: сам заявил себя таковым, вышел на дистанцию, но, к сожалению, слишком рано и внезапно умер. «Между метафизикой пограничных проблем математики, физики, биологии, психологии, правоведения, истории и т. д., – писал Шелер, – и метафизикой абсолютного стоит еще одна важная дисциплина, которая в настоящее время приобретает все большее значение и привлекает все больший интерес: «философская антропология». Ее главный вопрос, о котором И. Кант («Логика») как-то сказал, что в нем сходятся все основные философские проблемы, а именно:,Цто такое человек?“»3. Как я понимаю, Шелер собирался создать принципиально новую антропологию, исследующую человека изнутри его самого, а не «со стороны космоса».

Шелер прежде всего попытался нащупать под ногами «положительную» почву, то есть углубить антропологическую онтологию в теологические пласты бытия. Но тут он для нас малопродуктивен. Нам преподносят некую разновидность динамического спинозоизма: «…Становление Бога и становление человека с самого начала взаимно предполагают друг друга… (у Шелера все курсивом. – Ю. В.)»4; «человек есть то единственное место, в котором и посредством которого первосущее не только понимает и познает само себя – но он есть также то сущее, в свободной решимости которого Бог может осуществить и