Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Мне кажется, что даже если на самом деле три царственных феака никогда не синтезировали и не развивали друг друга, нам с вами непременно надо осуществить синтетическое осмысление, полифоническую транспонировку их систем. Только так можно идти дальше в живой антропологии, иначе – пустопорожний классицизм и тупиковое эпигонство.

Симфонически воспринятые и полифонически соборованные три державных феака, разумеется, несколько преобразятся. Вещь-в-себе останется трансцендентной, в основе своей принципиально не познаваемой для человеческого разума. Но к этой аксиоматической характеристике нам теперь придется прибавить два свойства, которые мы не обнаруживаем у Академика в чистом виде.

1. Вещь-в-себе, коль скоро она не божество – Академик никогда этого не утверждал, хотя и очень ценил Спинозу, – ежели она не божественна, говорю, то, стало быть, тварна и, следовательно, изменчива и может обладать, по крайней мере, временем-в-себе и простран-ством-в-себе; вернее, наш разум должен допустить для нее эти категории.

2. Она трансцендентальна в той мере, в какой заявляет о себе как Потребность или, если угодно, как Мировая воля Доцента.

Мировую волю, как вы поняли, я не желаю отождествлять с вещью-в-себе: она мост, а не берег, проявление бытия, а не само бытие, она трансцендентальность, а не трансцендентность. Такова моя первая поправка к Доценту. Вторую поправку я могу вовсе не вносить, если мой любимый феак согласится дополнить свои описания действий Мировой воли феноменологической диалектикой Профессора. Воля едина, но, вступая на феноменальный берег, становится разнообразной, стадиальной и неисчислимо множественной, и все эти мириады воль-потребностей в тварном отношении так же реальны, как Потребность сама по себе, но интенсивность этой реальности, ее сущностность, ее, если угодно, личностность, разумеется, разная.

Она, эта Потребность, или Мировая воля, в основе своей, я согласен, иррациональна, то есть неосознаваема, но в какой-то момент своего эволюционного и мирообразующего становления она сперва смутно, а затем отчетливо начинает воспринимать себя; в живом мире она, например, проделывает сложный путь от слепых инстинктов к разумной мотивации; она порождает Идею, которая начинает встречное движение по трансцендентальному мосту навстречу Потребности, в столкновении и во взаимодействии с ней прорываясь к основе бытия, к вещи-в-себе, никогда ее не достигая, но в стремлении к ней все глубже и полнее познавая Потребность-Волю и различные собственные и чужие потребности.

Она, Воля-Потребность, страдательно-изъявительна и вместе с тем блаженно-утвердительна. Она заявляет о недостатке, чтобы он был восполнен, подстегивает нас, чтобы мы двигались, называет дураками, чтобы мы поумнели, заставляет горько плакать, чтобы тем радостнее мы потом утешились, несет нам смерть, чтобы мы обессмертили себя в потомстве, в обществе, в Боге. Воля к жизни неизбежно выродится в волю к смерти, если мыслительно остановить непрерывное и нескончаемое становление Потребности, если лишить ее внутренней диалектичности. Доцент фактически так и поступил, вырвав из ормологической триады – достаток-недостаток-достаток – вновь один лишь недостаток, один лишь антитезис, приписав всей Воле сопровождающие его отрицательные эмоции (страдание). Тогда, конечно, – воля к смерти, и мистики и тайны тут никакой нет, а есть лишь упрямое нежелание воспринимать жизнь в ее поступательной противоречивости.

Вот, пожалуй, и все, о чем я успел подумать, глядя на феакийского властителя Алкиноя, в моем симфоническом воображении сочетающего в себе трех великих немецких философов.

Он и выглядел весьма синтетически. Представьте себе греческие кудри и чувственный рот Страдающего Доцента, стальной, пронизывающий взгляд Абсолютного Профессора и старчески-детскую, ласково-ироничную, почти буддистскую улыбку Трансцендентного Академика.

Алкиной, вернее, «Алкиноева сила святая», о которой так часто говорит Гомер, привлекала меня к себе и отталкивала, но не прогоняла, а отсылала в дальнейшее путешествие. В руке царь феаков держал «драгоценный кувшин золотой на прощанье». Я не взял его. Во-первых, мне не хотелось прощаться. Во-вторых, я пока не считал себя достойным такого подарка. Алкиной это понял, кивнул мне и, отставив в сторону кувшин, вышел из чертога.

Аудиенция завершилась.

Следом за Алкиноем из тронного зала стали выходить другие владетельные феаки.

Один из них шел с какой-то особой, как мне показалось, нарочитой торжественностью. И тут вдруг я вспомнил, что, говоря о Шеллинге, о самом интересном в его симфонии не успел упомянуть. О так называемой «положительной философии», которую он стал проповедовать под конец своей жизни.

Глава одиннадцатая

Двенадцать владык знаменитых (окончание)

§ 127

Свою «положительную философию» Шеллинг противопоставил всей предшествующей философии, которую он в разных местах называл «негативной», «логической», «научной», «философией ума». Противопоставленность отрицательной философии – пожалуй, единственный конструктивный момент философии положительной, которую Фридрих Вильгельм лишь провозгласил, но учредить не успел, собираясь сперва подвести окончательный итог отрицательной философии. Серен Кьеркегор, будущий основатель философии экзистенциализма, сперва был в восторге от лекций Шеллинга: «Отсюда придет ясность… Вся моя надежда на Шеллинга…». Но очень скоро разочаровался: «Шеллинг невыносимо пустословит»153. Один из зачинщиков русского философского движения, Иван Киреевский, сперва восхищенный, а затем тоже разочарованный Шеллингом, признался, что перестал записывать его лекции на том основании, что «их дух интереснее буквальности»154.

Дух, как известно, не уловить, ибо он сам нас улавливает. «Буквальность» – лишь отпечаток, оставленный в нашем сознании бессознательным духовным порывом. Но за неимением лучшего и этой остаточной буквальностью не стоит пренебрегать.

В «положительном» призыве Шеллинга лично я обнаружил шесть весьма ценных направляющих отпечатков:

1. Человек по сравнению с Богом всего лишь негативное, относительно сущее. Стало быть, положительная философская отнология должна быть так или иначе божественной, то есть опираться на нечто незыблемое и утвердительное, конкретное, а не абстрактное.

2. Необходимо различать существование и сущность.

3. Наука не в состоянии исследовать подлинное существование. Научно-ориентированная философия носит преимущественно отрицательный характер, она необходима, но не достаточна. Будущая, положительная философия должна быть в большей мере художественной, чем научной. На смену философии рациональной критики должна прийти философия творчества, философия свободы.

4. Следует на новом качественном уровне возродить натурфилософию как философию «историческую», исследующую развитие сознания, его восхождение к все более сложным и совершенным формам.

5. Положительная философия должна стремиться к знанию цельному, всеобъемлющему. Для этого она должна последовательно преодолевать как рационализм, так и эмпиризм. Действующей причине должна быть предоставлена полная свобода действия. Надо допустить, во-первых, транзитивность действия, то есть перенесение его результатов на другой предмет, а во-вторых, вовлеченность действующего в определенный «исторический» процесс.

6. Положительная философия не может быть завершена и потому не будет образовывать системы в старом, рационалистическом, «отрицательном» понимании.

Не могу согласиться, что все это – пустословие. Положительный дух, проповедуемый Шеллингом, захватил и Кьеркегора и русских первофилософов;