Город пробужденный - Богуслав Суйковский

порту! Мы пробьемся, сметем всех, кто встанет на нашем пути! В порту мы захватим римские галеры! Они стоят у берегов! Мы отрежем Сципиона! Мы вернем себе свободу действий! А римляне боятся боев в городе! Боятся боя в хаосе! Они будут застигнуты врасплох! Они отступят! Но нужно ударять немедленно! Прежде чем они успеют окопаться, прежде чем наведут повсюду свой железный порядок! И — пока народ не ослаб до конца! Вождь, теперь счет идет уже не на дни, теперь решают часы, мгновения! Вождь, обратись к народу и наноси удар!

Гасдрубал взмахнул руками. Движения его были нервными, порывистыми, почти смешными в своем трагизме.

— Нет, нет! Это безумие! Бросать этих людей, обессиленных, умирающих, в бой? Они все погибнут!

— Они и так погибнут! Если не от римского меча, то от жажды! А в бою всегда есть надежда на победу!

— В бою, но не в безумии! А ты советуешь безумие!

В группе военачальников он услышал ропот и смешанные возгласы. В них звучало возмущение, и он принял это за осуждение замыслов Кадмоса. Казалось, он успокаивался.

— Я не поведу людей на верную гибель! Если нам суждено, по воле богов, погибнуть, то мы погибнем здесь.

Он замялся, оглянулся в сторону своего дворца, отчаянно сжал кулаки. И добавил тише, нетвердо:

— Впрочем… впрочем, мы ведь можем попытаться договориться… Сципиону нужен город… Он им уже владеет! Может, он позволит, чтобы эти остатки населения…

Кадмос резко прервал его:

— Вождь, я слушал тебя даже тогда, когда твои приказы казались мне губительными для города! И пока ты сражаешься, я буду слушать! Но как только ты заговоришь о сдаче, я слушать перестану!

Ропот в группе военачальников теперь был явным одобрением решения Кадмоса. Гасдрубал понял это. Он овладел собой, сделал вид, что не слышит дерзких слов. И принялся отдавать приказы — коротко, резко, как обычно:

— Герастарт, ты займешь улицы со стороны цистерн с водой. Магарбал обороняет холм со стороны Мегары. Мардонтос — дворцы суффетов и Совета. Там у тебя крепкая позиция! Ты, Гонкитос, защищаешь храм Эшмуна и сады. А Кадмос — на священную лестницу!

— В отряде Кадмоса много чужеземцев, которые не чтут наших богов! — подал голос Магарбал, который, несмотря на свое мужество, был известен еще и угодливостью по отношению к Гасдрубалу, часто переходившей в подхалимство. — Разве Эшмун-Шамайн не отвратит от нас свою милость, если столько варваров будут топтать священную лестницу?

Кадмос резко фыркнул, даже Гасдрубал не ответил ни слова. Он не взглянул в сторону храма, спокойно отдавал дальнейшие приказы, указывая на лежащий вдали город. Ветер снова переменился, и дым теперь не заслонял ближайшие кварталы.

— Какие-то новые колонны идут от площади Ганнона. Да, главный удар будет нанесен по священной лестнице. Со стороны цистерн еще горят целые улицы, там большие силы не пройдут, но со стороны Мегары они могут ударить. Смотрите, эти отряды обходят холмы. Верно, ищут самые удобные места для удара!

— Они эти места знают, вождь! — угрюмо прервал его Кадмос. — Уже во время боев в порту я чувствовал, что Сципиону указывает дорогу кто-то, кто хорошо знает город!

— Но и мы его знаем, и знаем, где организовывать оборону! Так что готовьте своих людей. И — да снизойдет на вас милость богов! Ступайте!

62

Эшмун-Шамайн, бог солнца, не был в тот день милостив к своим почитателям. Уже утро было знойным и изнуряющим, и чем выше поднималось солнце на чистом, выцветшем, словно выжженном, небе, тем нестерпимее становился жар.

Стих и ветер, приносивший хоть какое-то облегчение; пот заливал тела людей, не имевших возможности укрыться даже в тени. Вода, хотя бы теплая, мутная вода из цистерн, становилась мечтой, искушением, потребностью, сама мысль о ней превращалась в муку.

А защитники холма Бирсы как раз и не могли ни уйти из-под палящих лучей солнца, ни утолить все нараставшую жажду. Доспехи раскалялись на солнце, обжигая исхудавшие, слабеющие тела; пересохшие губы, в которых язык, казалось, распухал, уже не могли издать ни крика, ни стона… Они умирали в молчании, часто со вздохом облегчения…

Некоторые, не в силах вынести солнечный жар, что ложился на доспехи ощутимой, давящей тяжестью, сбрасывали шлемы, панцири, лорики и сражались полунагими, уже ни на что не обращая внимания. Некоторые в яростном молчании или с безумным смехом внезапно бросались на римлян, ища в смерти избавления от муки, превосходившей все силы.

Против них упорно, дисциплинированно, словно не зная усталости и не чувствуя солнечного зноя, выступали римские отряды. Но там люди были сыты, вдоволь получали воды, их подстегивала близкая, очевидная победа.

Пожары, на которые рассчитывал Гасдрубал, не остановили нападавших. В полном безветрии огонь бил прямо вверх, вознося к небу громадные, подобные гигантским колоннам или пальмам, столбы дыма, пожирал дома, вызывал обрушение ветхих стен, но не перекидывался, не охватывал целые кварталы, не окружал Бирсу морем пламени, которое могло бы остановить римлян. С вершины храма Эшмуна отчетливо было видно движение атакующих колонн.

Сципион, видимо, хотел завершить войну победным боем, а не доводить защитников до вымирания от голода и жажды, ибо было еще далеко до полудня, когда хрипло заиграли буцины в глубоких колоннах, собранных напротив священной лестницы, и им тотчас же ответили другие, на всех улицах, сбегавшихся к Бирсе. Зловещие, сулящие смерть голоса, несомые ветром, облетели весь холм и привели в движение все отряды.

Гасдрубал, имея при себе нескольких юношей и пару девушек, служивших ему гонцами, вышел на вершину храма и наблюдал за битвой спокойно, холодно оценивая обстановку и рассылая ясные, точные приказы.

В это утро он владел собой как, верно, никогда прежде и вел этот последний бой поистине великолепно.

Временами ему, однако, приходилось бороться с искушением слабости. Когда он спешил на вершину храма, к тайной лестнице, скрытой в стене, он видел жену и сыновей. В толпе людей, искавших убежища в храме, в толпе стариков, детей, раненых, бессильно падавших на каменные плиты, он разглядел этих троих, самых близких. Элиссар была ранена снарядом в ногу, не могла ни ходить, ни стоять, поэтому ее, как всегда до сих пор, не было среди сражающихся. Теперь, когда муж быстро проходил мимо, она бросила ему долгий, столь красноречивый взгляд.

Гасдрубал понимал его, и порой, когда он следил за движением римских колонн, пытаясь разгадать их замыслы, перед его глазами вставало видение того взгляда. Словно этот умирающий,