Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

царице Марье на матерь мою, что будто мать моя съезжаючись с княгинею Василья Федоровича Шуйского-Скопина Оленою, и будто ся рассуждают про нее, царицу Марью, и про царевну Оксенью злыми словесы. И за те затейные доводы и за иная многая лганья царь Борис и царица Марья на матерь мою и на мене наложили опалу, учали в том гнев держати без сыску, и матери моей не велели без указу от себя с дворишка съезжать (выезжать из своего дома). И в те поры тот князь Дмитрий Пожарский не по своему отечеству и не по стычке, теша его, царя Бориса, бил челом на меня в отечестве о суде, и царь Борис его, князя Дмитрия, за те затейные доводы и за многая лганья жалуючи, а меня, по своему тайному гневу, позоря и казня, вместо смертные казни (как бы на смертную казнь) велел мне с неволю (неволею) отвечать ему, князю Дмитрию, в отечестве. И князь Дмитрий на суде говорил и разряды подавал Стародубских и Ряполовских князей, будто они больше бывали моих родителей – Оболенских князей. А сам он к тем Стародубским и Ряполовским ко многим князьям причитал отца своего и себя по родословцу лесвицею, и ставил отца своего в лесвице больше многих (тех) князей, а своих ближних родителей, Пожарских князей, которые бывали в городовых прикащиках и у иных (подобных) дел, за их худобою ни в каких случаях не подавал и по тому своему умыслу и по тем своим затейным доводам хочет больше быть мене лесвицею родословием, а не отечеством, т. е. ближними родители, и не по разрядам. И после того суда я многажды царю Борису бивал челом о вершеньи того суда, и царь Борис, не жалуючи меня за те его, князя Дмитриевы и его матери, затейные доводы, того суда вершить не велел, а велел мене для своей докуки послать на службу в Белгород и тот суд и по ся места не вершен; а ныне князь Пожарской по тому суду меня с собою в ровенстве ставит». Вообще тяжбу Пожарского Лыков объяснял придворными интригами, и случай между их матерями, который подавал повод тягаться с ним Пожарскому, не почитал настоящею местническою стычкою. Как бы ни было, но подобные случаи признавались в местничестве тоже опасными для родовой чести и в известных обстоятельствах могли служить немалою потеркою и позором всему роду, оттого местники и были так чувствительны ко всякой мелочи в своих местнических счетах.

При царе Михаиле Федоровиче, 1627–1630  гг., к его супруге царице Евдокии Лукьяновне была определена в Верх в дворовые боярыни княгиня Ульяна Васильевна Троекурова, жена Романа Федоровича Троекурова, и учинена во всем царском жалованье равною с боярынею Екатериною Ивановною Бутурлиною – женою Василья Матвеевича Бутурлина. В этот раз Троекурова самолично подала государю челобитную и объясняла, что ей с Катериною Бутурлиною в равенстве быть не можно: «по вашей государской милости, по нашему отечеству, прадед родной Василия Бутурлина и его деды и дед его родной и дядя большой везде в пятых и в шестых товарищах (бывали) с дядею моим да с отцом в ваших государских разрядах». В доказательство она стала перечислять случаи и в заключенье просила: «Милосердый государь, пожалуй меня, рабу свою, не вели мне быть в ровенстве с Бутурлиною и вели по своим разрядам на Бутурлина в нашем отечестве свою царскую боронь учинить, чтоб родству нашему тем вперед позорным от Бутурлиных не быть. Царь-государь, смилуйся!» Решено было против указанных случаев вывести справки из разрядов; но чем окончилось дело – неизвестно. Знаем только, что в списках дворовых боярынь Троекурова ставилась выше Бутурлиной.

В феврале 1623 г. царь Михаил Федорович женил царевича Михаила Кайбудовича на дочери Григорья Ляпунова Марье, а на свадьбе указал быть в сидячих боярах Ивану Плещееву и князьям Роману да Никите Гагариным, а в сидячих боярынях – их женам: Настасье Семеновне Плещеевой и княгиням Катерине Матвеевне и Марье Михайловне Гагариным. По случаю же болезни Плещеевой велено быть ее дочери, по муже Вельяминовой. Гагарины тотчас заявили, что по росписи им назначено быть меньше Плещеева, что теперь они хотя садятся под ним, но вперед станут бить челом государю; а женам их меньше Вельяминовой никак быть нельзя. Между тем Вельяминова не сама себя представляла в сидячих боярынях, а представляла только свою мать, почему на свадьбе ее и называли не собственным ее именем, а именем матери, Ивановою женою Плещеева; она только занимала место матери. Гагарины же не хотели сидеть именно под Вельяминовой как очень молодой перед ними. Однако из Разряду велено было князей посадить сильно на назначенных местах: «Да из Разряду же приезжал разрядный дьяк, а велел княгинь Гагариных посадить (стало быть, также сильно) под Вельяминовою. Вообще велено сидеть по росписи, где кому указано, а кому до кого будет дело, и они впредь государю бей челом… И они по росписи сидели, и после свадьбы Гагарины никто не бил челом».

Подобные столкновения даже и между женщинами во дворце были делом обычным и неизбежным по самому существу местнических отношений, ибо во дворце честь и место никогда не были мечтою. Здесь известная местническая потеря чести и места всегда сопровождалась потерею и многих служебных весьма существенных выгод – и не для одного лица, а для всех его родичей. Можно было о чем подумать и похлопотать, можно было вытерпеть и батоги, и тюрьму, и опалу, и всякие личные унижения, лишь бы сохранить то место, с которым приобреталась, а иначе вовсе терялась известная служебная ступень, а с нею все существенные блага, именно денежные и поместные оклады.

Но честь и место как понятие о достоинстве лица глубоко коренилось в нравах всего народа, от дворца до людских помещичьих изб, во всяком доме, где собирались люди, и особенно во всяком доме, где встречалось какое-либо служебное господарское разделение людей, где был двор в смысле дворовых людей. Вот, например, что писал в 1681г. из Москвы некий дворецкий к своему помещику (Андрею Безобразову): «А что, государь, написано в памяти (твоей), чтоб баб развесть по избам, и бабы, государь, ни которая не слушает, все лиша бранятца меж себя, и меня, холопа твоего, не слушают, лают; и их развесть без твоего-де государского указу нельзя, все большие и старые. Приходил я, холоп твой, многожды в избу и им говорил, чтоб изместили Марью Чеглокову, дали места; и они не дают, нихто не хочет ниже сидеть»[223].

* * *

После верховых боярынь вторая