Лахайнский полдень - Алексей Анисимов

Рита-сан посмотрела укоризненно. А следователь нахмурился. Полистал папку с моим делом. Потом говорит: «Не написано, что вы говорите по-японски». Я попытался объяснить: вопросы одинаковые, один в один. Уже угадываю их по очереди. Но чем больше говорил, тем больше он сомневался. Пообещал в конце отразить это в рапорте. Но следующий следователь повторил всё слово в слово, как под копирку.

– Может, тактика у них такая? – предположил Семён. – На лжи пытались поймать?

– Не знаю, но Рита-сан мне строго сказала: «Не сбивай их ритм, лучше скучно, чем больно». Я, правда, ее тогда не понял, но урок усвоил: скучаю и как попугай повторяю свою историю…

Через месяц полицейские закончились и пошли военные – следователи Сил самообороны. База же под их ведомством. Вопросы, правда, опять одинаковые, только смысл другой. Речь уже не о документах и паспортах, а о базе: что видел, сколько прошел, что могу описать. Я молчу. То есть говорю, но только общее. Без деталей. После штрафа за весло лишнее себе дороже.

Интерес военных стал понятен позже. История эта всплыла наружу и просочилась в прессу. Вообще, журналистика в Японии сильная. Какой-то местный газетчик – шустрый, видно, – раскопал в полицейской сводке про «советского моряка, найденного на японской военной базе». Пошел по следу, через тоннель. Зашел, правда, неглубоко, но и одного зала хватило…

– Для чего? – скептически спросил Семён.

– В местной газете появилась фотография: флаг. Старый, с лучами. Императорский. Конечно, скандал. Тему подхватила национальная пресса. В Японии это очень серьезно: Силы самообороны – символ мирной политики страны. А тут – милитаристская символика. Старое лицо на новой витрине. Внутренняя шумиха могла перерасти в международный скандал. Кому такое нужно?!

Ну и реакция мгновенная. Бюрократия сработала на удивление быстро. Они подорвали тоннель. Доступ закрыт – и тема тоже. Это сработало. Шумиха постепенно затихла.

Асахи произнес с интонацией диктора вечерних новостей:

– Была продемонстрирована воля государства в борьбе за мир, отречение от грехов прошлого и трепетное отношение к общественному мнению.

Супруги прыснули от смеха.

– Моя история в газеты не попала, – продолжил он уже привычным голосом. – А я всё сидел на этих допросах. О солнце не говорил. Даже себе не говорил. Потому что не знал, было ли оно на самом деле. Или приснилось – кто знает. Ну не может же быть под землей настоящее солнце!

Сначала я просто сомневался. Потом начал убеждать себя, что придумал. Мозг в темноте сам нарисовал что-то. А я был на грани. В изнеможении. Страхе. Полусне. Может, мне и нужен был этот свет – вот я и увидел его. Поэтому не стал рассказывать. Ни на допросах, ни даже Рите-сан. Не верил! А без веры такое лучше держать при себе.

– Мне и сейчас трудно поверить, – добавила Света. – Чистая мистика. Хоть вы и объяснили это научно.

– Сам узнал объяснение этому гораздо позже. Но вот за свое неверие я и поплатился, – голос Асахи стал серьезнее: – После всех допросов и моего умалчивания меня неделю никто не трогал. Я уже решил – всё. А тут ночью без предупреждения повели куда-то. Вниз, в подвал.

Комната незнакомая, воздух тяжелый. За столом двое. Один в очках, лицо ни о чем. Ни возраста, ни выражения. Второй сидит боком, не поднимает головы. Листает папку, будто меня нет здесь.

Сажусь напротив. Очкарик произносит по-русски: «Господин Курояма задавать вопрос. Я переводить. Готов?» Я не сразу понял, кто из них Курояма. А когда понял, стало не по себе. Он медленно поднял глаза. Черные, без выражения. Не злые. Просто пустые. От этого еще хуже.

Риты-сан со мной нет. Никого знакомого. Я сел и почувствовал: будет плохо. И не ошибся. Спрашивать он начал вроде по шаблону. Но что-то другое в интонации. В словах не заинтересованность, а… наблюдение. Кстати, фамилия его – Курояма – по-русски «черная гора». Я же запомнил тогда только Куро…

– Черный? – уточнил Семён.

– Да, – Асахи поморщился. – Опять чернота…

Он замолчал. В памяти навсегда отпечатался образ следователя. Курояма Синдзи. Имя он узнал позже, когда уже хорошо говорил по-японски. К «черной горе» – тяжелой, мрачной угрозе – добавилось синдзи: «вера», «управление». Имя не просто звучало, оно давило. Такое могло принадлежать проповеднику. Или манипулятору. Человеку, который никогда не сомневается, для которого есть только один путь – его.

Внешность Куроямы была под стать имени: выразительная, но очень холодная. Высокий, сухощавый и крепкий. Лицо будто высечено: ровный нос, тонкие, плотно сжатые губы, черные как смоль волосы, зачесанные назад, бледная, как бумага, кожа. В облике было постоянное внутреннее напряжение – готовность к резкому, точному действию. Это чувствовалось в выправке, линии шеи, жестких кистях рук. Когда их взгляды впервые пересеклись в ту ночь, Асахи почувствовал это всем телом. Его словно кольнуло. В лице Куроямы, в его глазах – темных, непроницаемых – таилась угроза. Асахи ненавидел это лицо.

– Допрос длился уже больше четырех часов, – голос его потяжелел. – Я хотел вернуться обратно в камеру. Хоть бы оставили в покое. Но они не останавливались. Шли по биографии, шаг за шагом. Детство, школа, армия, кто командир, кто друг, кто что сказал, как я реагировал… Видимо, им было важно всё. Все мелочи. Особенно мелочи!

Куро этим ловко пользовался. Мог вернуться к старому вопросу. Проверить, совпадет ли мой ответ. Причем не грубо. Спокойно, будто случайно. А я уже устал. Мог сбиться. Этого он и ждал, видимо. Причем ничего не записывал. Никаких бланков, шаблонов. Он просто смотрел. Как будто всё уже знал и ждал чего-то.

Дошли до истории с залом. Я рассказал, как перевалился через стену, как нащупал провод и нашел телефон. Куро перебил: «А почему вы не прыгнули сразу вниз?» Я промолчал – что тут ответишь?! А он слегка усмехнулся: «Было бы проще. Нам не пришлось бы с вами сейчас возиться…»

Потом он сразу достал папку. Внутри черно-белая фотография. Снята сразу же после того, как меня оттуда вытащили. На снимке – зал. Пол. Бетон. Свет от вспышки резкий. На полу видны отпечатки, пятна от тела. Один возле кирпичной перегородки, второй в центре. Между ними широкий след – я там полз. И вдруг следы босых ног. Они идут в коридор, потом обратно. И сразу к телефону!

Я смотрел и чувствовал, как холод сжимает мои плечи и подбирается к шее. Выглядело всё не так, как я описывал. Снимок говорил другое. Я прошел, посветил