Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Модусом первого атрибута, субстанциальности, я вижу пространство-в-себе. Модусом третьего, сущностного, – время-в-себе, некую ноуменальную длительность, трансцендентную динамическую судьбу, целеполагающую и осуществляющую, реализующую себя. Модусом второго атрибута, персоны, можно было бы назвать «мышление», но, скорее, это некое внутренее, не-субстанциальное, информационное пространство, вернее, информация-в-себе, знание-в-себе35.

Как указывает нам святой Григорий, даже в тварном бытии надо рассматривать трехчастность в ее единовидности. То есть, как я понимаю, субстанция, персона и сущность – все это единый ноуменальный логос. Он однопространственный, односмысловой и одновременно причинен, гностичен и энергией. Неправильно видеть энергетичность только в сущности, информационность – только в персоне и причинность – только в субстанции. И однако субстанция преимущественно причинна, персона – преобладающе гностична, и сущность – собирательно энергийна.

Дух от Отца исходит и к Нему ведет через Сына. – Мне думается, что эта догматическая формула, выработанная первыми вселенскими соборами, к тварной природе применима намного легче, чем к Пресвятому Триединству. Субстанция обусловливает энергию, но осуществляет ее «воля», «свет», сущность, соединяя «небо» с «землей», «знание» с «могуществом», «образы» с «причиной» и вокруг «неба», «знания», информативной индивидуальности второго атрибута бытия собирая другие его атрибуты в ноуменальное единство, в целостную личность, подобно тому, как вокруг Христа собирается и в конце времен соберется все человечество, все живое, все сотворенное Богом.

Да, слышу категорический голос, который говорит мне: как нет двери, через которую внешний мир в том виде, в каком он существует сам по себе, мог бы войти в представления, точно так же нет и той двери, через которую деятельность представления могла бы выйти за пределы своего собственного круга и постичь такой внешний мир. Слышу и не перечу, обещав себе и вам принимать максимы этого голоса за аксиомы.

Но, видите ли, критический разум Академика был слишком критичен, прежде всего – к самому себе. А посему любил антиномически хитрить и продуктивно недоговаривать. И первым, насколько я помню, за ним договорил Страдающий Доцент, выстроив так называемую «лестницу объективаций» и доказав нам, что именно в человеке «вещь-в-себе выступает под самым легким покровом», приступает к самопознанию (см. § 123). То есть, с одной стороны, человек из всех возможных вещей-в-себе, похоже, самый «в-себе» и намного более в-себе, чем окружающие его физио; химио; фито; зоо– и прочие ноумены. Но, с другой стороны, «через себя» и «под самым легким покровом». Иными словами, наш антропоноумен, не спросив у нас разрешения, как только мы проявляем способность рефлексивного мышления, сам о себе дает знать, вторгается в нашу феноменальную реальность и с каждым годом все настойчивее требует встречного, сретенного движения. Первая трансценд витальность провоцирует вторую.

§ 145

Еще задолго до Канта философы стали обращать внимание на действия закона проявления. Ими были особенно увлечены различные гностики и в первую очередь неоплатоники. Принципами этого закона мыслит, например, Спиноза, когда говорит о порождении модусов единой и единственной субстанции и как следствие – мыслимых конкретных вещей. Лейбниц говорит о спонтанном воспроизведении и даже «развертывании» каждой монадой всего богатства природного мира36. Согласно Шеллингу, любая действительность предполагает уже раздвоение.

Но после Канта закон проявления стал чуть ли не основным законом философской феноменологии, хотя, насколько мне известно, никто из философов не называл его «законом проявления» и тем более не соотносил с Таинством Откровения. Всю гегелевскую философию можно без особого риска свести к самопроявлению Абсолютного духа. Абсолютный Профессор не просто описывал это самопроявление, но очертил некоторые бесценные для нас принципы: 1) самопроявление как постепенное развертывание богатства; 2) самопроявление как самораздвоение; 3) последующие возвращения в себя и к себе из этой самораздвоенности; 4) проявление как AuBerung, «выступление вовне» и «овнешнение»; 5) проявление как явление в исторически обусловленных «формообразованиях сознания» – гештальтах; 6) проявленческое в своей основе учение о сущности и т. п. Особую ценность для нас сейчас представляет раздвоение Dasein, «тут-бытия», на «в-себе-бытие» и «бытие-для-иного».

Страдающий Доцент гениально догадался, что раз ноуменальное принципиально непознаваемо, то проявлять и предлагать себя феноменальному оно может исключительно в неосознаваемой форме, которая парадоксальным образом в человеке начинает требовать своего осознания. Тем самым в разрабатываемый мировой философией закон проявления были внесены два важнейших правила: (1) трансцендентальной иррациональности и (2) неизбежной иррационализации рационального для возвратного движения индивидуальной человеческой воли к воле Мировой и ноуменальной.

Последующие философы, как мне представляется, сосредоточили свое внимание прежде всего на самой трансценденции, на том радужном мосту – помните? – который явился мне в видении Алкиноя (см. § 124). Я уже достаточно наигрался с этой антропологической метафорой, но не знаю, заметили вы или нет, что, беседуя с Галионтом-Ясперсом (см. § 131), я к этому мосту-трансценденции попытался добавить несколько важных характеристик.

Кратко опишу, как я теперь вижу этот «мост», вернее, как я вам предлагаю относиться к трансценденции между ноуменальным и феноменальным.

Трансценденция есть двустороннее сообщение, она состоит из двух движений, из двух трансцендентальностей. И чтобы нам с вами не путаться, разрешите мне называть первую трансцендентальность («правостремительную», от ноуменального к феноменальному) «эманацией», а вторую («левостремительную», возвратную, встречную, от феноменального к ноуменальному) «экзистенцией».

Об эманации жизни говорили не только неоплатоники, некоторые новейшие философы тоже говорят о ней37. Об эманации сейчас нужно сказать лишь то, что она обусловливает все феноменальное вокруг и внутри нас, она, по Ясперсу, «дарит» нам нас самих и нашу экзистенцию. Тут, впрочем, я уже не могу полностью согласиться с Галионтом, так как в моей трансцендентальной системе координат эманация дарит нам лишь наше существование, а то, что Ясперс называет экзистенцией, само есть подарок, вернее, ответный дар нашего существования нашему бытию.

Об экзистенциальной трансценденции достаточно поведал нам Ясперс. Я лишь хочу немного дополнить его и приспособить к нашему онтологическому доспеху.

Экзистенцию якобы невозможно определить, она недоказуема, всегда непредметна, ускользает от всякой исследовательской науки38. От науки пусть ускользает, но не могу согласиться, что экзистенция не может быть предметом философского созерцания; зачем тогда было «экзистенциалистам» писать книги? – достаточно было «экзистенциально коммуникировать» и проявлять себя в пограничных ситуациях, как это делал, ну, скажем, Сократ.

Про экзистенцию, говорит Ясперс, нельзя сказать, что она есть, скорее, она означает то, что может и должно быть. Она «не завершаема», телеологична39. – Согласен.

Экзистенция индивидуально-неповторима и свободна. – Да, но сперва экзистенция должна проникнуть в индивидуальную неповторимость, а затем постараться обрести себя в экзистенциальной коммуникации, после чего, как я полагаю, она будет уже более чем индивидуальностью; во всяком случае, традиционного определения «индивидуальность» для нее будет недостаточно. Экзистенция не сама по себе свободна, а освобождает того, кто экзистенциализируется из феноменального в ноуменальное.