Большой пожар - Владимир Маркович Санин

– Я выскочила в коридор, – рассказывала Даша, – сердце колотится как сумасшедшее, кровь будто кипит – шутка ли, пожар! Вижу, в центральном лифтовом холле полно дыма, побежала в правый, там поменьше, но тоже не очень-то подышишь… Нет, думаю, вниз людей не поведу, бабы ведь, а вдруг с кем истерика? Тут вспомнила Вету: собирай, мол, всех в «Несмеяну», где вода. А кого всех? Ателье – рядом, вбегаю, а там ничего не знают! Заведующая Анна Ивановна по телефону хохочет, Костя вокруг платиновой блондинки вьюном вьется, выгодная, значит, патронку на ее телеса прикидывает… Я Косте вполголоса, чтоб раньше времени панику не поднимать: подойди, слово скажу. А блондинка, надменная такая, лет под сорок, сквозь зубы: «Анна Ивановна, мне мерку на манто снимают, а тут какие-то посторонние мастера отвлекают… Прошу не мешать, любезная!» Ах ты, дрянь, думаю, я ее еще щадить должна… «А на саван мерку не хочешь? – закричала. – Анна Ивановна, пожар у нас! Костя, бросай, веди всех в „Несмеяну“, у нас вода!» Ну, тут визг, вопли, Костя истуканом застыл, губы дрожат: «Ты не шутишь, Клюква?» Я поняла, что от злости перегнула палку, и со смехом: «Ой, говорю, бабоньки, какие вы сейчас смешные, глаза выпученные, рты перекошенные, да на вас, на таких, ни один мужик и смотреть не захочет! Подумаешь, не видали мы пожаров, а ну-ка, с улыбкой – за мной!» Похватали они что под руки попалось, материй всяких, шкурок, и привела я их в салон. А тут одна в обмороке лежит, вторая обмирает, третья по телефону «спасите!» орет, и всех заводит до истерики твоя «закадычная подруга» Клавка, визжит, на людей бросается, Верке лицо расцарапала – она Клавку в коридор не выпускала. Ну, думаю, или я ее, или она всех нас! Схватила ее за волосы – и под кран, голову холодной водой остудила, не жалея. А она: «Хулиганка! Мерзавка!» Я ее – по щекам наотмашь и девчатам кричу: «Так каждую, кто скандалить будет! Костя, бери полотенца – истеричек связывать!» Веришь, Оленька, я как зверь злая была, добра ведь им хочу, а они… Но притихли, испугались хулиганки! А время-то идет, в голове одно: как там наши, на восьмом этаже? Ведь в семь часов Боря второй акт читать должен, уже небось начали собираться… Отогнала одну от телефона, звоню Новику, а у него голос срывается, дым, говорит, пять человек пришли, что посоветуешь? Хотела я ему сказать, чтоб вел людей к нам, но подумала – а вдруг растеряются, не найдут впотьмах – свет-то выключили! – и не дойдут? И говорю ему, Новику: ждите, бегу за вами! И девчонкам: вы пока что собирайте тряпье, щели в двери затыкать, тазики водой наполняйте, а я за артистами сбегаю и быстро вернусь…

И тут, Оленька, мне так страшно стало, что ноги не идут – одной-одинокой в темень и дым бежать. Стала Костю тормошить, а он как пыльным мешком из-за угла ударенный, никак в себя не придет. Я ему ласково так говорю, по шевелюре поглаживаю, с улыбкой: «Костя-Костенька, Алеша мой Попович, ты ведь не отпустишь свою Клюкву одну, проводишь, охранишь? Ну, вдох-выдох, ресничками похлопай, плечики свои хрупкие, в косую сажень, распрями, ну? Смотри, я ведь только раз прошу, второго, миленький, не будет, хоть в ногах валяйся!» Опомнился, пошли, говорит. И мы, за руки держась, побежали на восьмой через правый холл и прямо там, на восьмом, столкнулись нос к носу с Балуевым из скульптурной мастерской, ты его знаешь, старую керамику ловко подделывал. «Вы куда? – кричит. – Айда вниз, на этой лестнице еще не горит, мне только что снизу звонили, с пятого!» Я ему: ты помоги, там артисты, а он: «С ума сошла, да твой зал у самого центрального холла, не добежать!» И Костя: «Бежим вниз, Клюква!» Я – как это бежим, а Новик с нашими? «Плевать! – кричит. – Бежим!»

У меня даже перед глазами поплыло – вниз за Балуевым козлом поскакал, бросил, не оглянулся. Самое обидное, Оленька,– не оглянулся. Это Костя, который два вечера назад на коленях стоял, колечко протягивал, умолял, а я, дура, таяла и подумывала, уж не суженый ли, может, взять то колечко… Бросил, не оглянулся. Сколько лет прошло, а даже тебе этого не рассказывала, язык не поворачивался… Ну ладно, забыла я про Костю, нет его больше и никогда не было – вычеркнула[14]. Значит, они вниз, а я по коридору, шапочку с волос сорвала, к лицу прижала, но все равно дыму наглоталась, в репетиционный зал вбежала – «мальчики кровавые в глазах». А там шестеро, и, как на грех, самая наша «молодежь», от пятидесяти лет и выше: Новик, Рассадин, Вера Петровна, Инесса Дмитриевна… Бросаются ко мне: «Клюква, куда, что?» Всем, говорю, шарфами, носовыми платками рты-носы прикрыть, и за мной, быстро! А они-то быстро не могут, у тети Таси астма, Рассадин после операции… Пока до лифтового холла добрели, снизу, с седьмого этажа, уже дым наверх валил, остался один путь наверх – я-то поначалу думала их вниз, за Балуевым и Костей отправить. С грехом пополам и привела всех в «Несмеяну».

Так Костя проиграл свою Клюкву – вчистую.

Все, о чем Даша мне рассказала, она сделала за тринадцать-пятнадцать минут. Никак не больше пятнадцати – это установлено точно. Итого в «Несмеяне» оказалось двадцать шесть человек: двое мужчин и двадцать четыре женщины.

– Но не успели мы щели в дверях забить, – продолжала Даша, – как в дверь постучали; понимаешь, не толкнули, не открыли ее, а культурно постучали, да еще «разрешите?» спросили, и вошел Боря. Ну, вошел – не то слово: вполз! Я, Оленька, даже ахнула: пиджачишко его кургузый тлеет, одна штанина тоже, я тазик воды на него, так вода зашипела, поверишь? «Да откуда ты, чокнутый?» – спрашиваю, а он отдышался, языком волдырь такой здоровенный на губе лизнул и сверточек из кармана достает: «Ты ведь приказала, чтобы я на читку бутерброд принес». Ну, видывала такого остолопа? Это он из буфета, с пятого этажа сначала до репетиционного зала бежал, а потом сюда, в салон! И разворачивает, протягивает, а по бутерброду будто слон ногой топтал. Ну, посмотри, говорю, что ты даме сердца принес, а ну-ка беги за другим! «Я сейчас, – говорит, – я принесу, у меня, – говорит и в карманах роется, – еще рубль должен быть», – и к дверям. Хоть смейся, хоть плачь,