Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

и оплота западной цивилизации против варварских “славян” с востока и, наконец, был более личным памятником умершим близким, покоившимся на кладбищах старой родины и в импровизированных могилах по пути в изгнание. На самом кресте были написаны даты “1945” и “1950”, но на правом конце оставалось свободное место для года воссоединения немецких земель. Министр по делам изгнанников Ганс Лукашек, силезский католик, заверил собравшихся, что “федеральное правительство никогда не откажется” от их восточной родины, “пока там есть немцы”. С вершины скалы открываются потрясающие виды на расстояние до 100 километров, а сама она стала популярной туристической достопримечательностью в летние месяцы. По ночам ярко освещенный крест посылал сигнал немецким братьям и сестрам по ту сторону границы, в ГДР104.

В 1956 году изгнанные получили свой официальный праздник – Tag der Heimat (День Родины) во второе воскресенье сентября. Однако самыми большими общественными праздниками были ежегодные собрания различных землячеств. Например, десятый Судетский день в 1959 году собрал 350 тысяч человек. Для политических партий это была возможность продемонстрировать свою приверженность праву на Heimat. Канцлер Аденауэр в 1953 году сказал силезцам, что он “глубоко убежден… что и для вас наступит день, когда вы вернетесь домой”105. Несколько лет спустя Вилли Брандт, популярный социал-демократический мэр Берлина, подчеркнул: Силезия “остается в нашем сознании немецкой землей”. В 1963 году руководство SPD заявило это еще резче: “Отрицание – это предательство”106.

Такие признания смягчались оговорками о необходимости мира, примирения и европейского единства вместо агрессии и мести. Тем не менее они объясняют шок, который испытали организованные изгнанники, когда в 1970 году Брандт, теперь уже канцлер, пал на колени перед памятником восставшим в Варшавском гетто, а затем подписал договор с Польшей, признающий послевоенные границы. В условиях оттепели, созданной Ostpolitik Брандта, лобби изгнанников оказалось в затруднительном положении. Именно эта внезапная смена ролей породила idée fixe, согласно которой их страдания всегда игнорировались, и эта точка зрения лишь укреплялась по мере того, как евреи и другие группы жертв начали завоевывать общественное признание.

Культурное признание работало как форма политического сдерживания. Вместо принудительной ассимиляции, как в ГДР, в Западной Германии изгнанникам была предоставлена двойная идентичность. Сохранение их обычаев и костюмов имело политический смысл. Многие политики не хотели, чтобы изгнанные ассимилировались слишком быстро, в надежде на возможное возвращение и изменение границ. Предыдущие десятилетия показали, как быстро перемещения населения могут обратиться вспять. Тем временем ностальгия поглотила и укротила реваншистскую энергию. К концу 1950-х годов численность Союза изгнанных сократилась до 2 миллионов членов, что составило треть от количества ее участников в начале десятилетия. Некоторые землячества сохранили политическое крыло. Однако для большинства беженцев Heimat перестал быть территориальными притязаниями и продолжал жить лишь как место памяти. Когда в 1955 году издательство Brentano объявило конкурс рассказов и стихов изгнанных, оно оказалось засыпано письмами – поступило 12 тысяч заявок. Едва ли хоть один из авторов был мотивирован местью. Изданный сборник носил красноречивое название “Aber das Herz hängt daran” (“Но сердце цепляется за него”)107.

Любовь, работа и кролики

Настоящим испытанием интеграции стала повседневная жизнь. Ее относительный успех больше всего зависел от трех институтов: работы, брака и клубов.

Несмотря на многочисленные трудности, у беженцев также были ценные активы, которые отличали их от большинства предыдущих и последующих мигрантов. Они были высокообразованны, говорили по-немецки и были гражданами, имеющими права, в том числе право голоса. И они прибыли в благоприятный момент. Нацистская Германия полагалась на миллионы подневольных рабочих. Высланные заполнили образовавшуюся брешь, обеспечив немецкий бизнес дешевой и гибкой рабочей силой. Американский план Маршалла уже в конце 1940-х годов сделал доступными дешевые кредиты. Когда в 1950 году разразилась Корейская война, она предоставила немецкой промышленности прекрасную возможность. Поскольку многие из их конкурентов находились в состоянии войны, немецкие фирмы могли экспортировать и расширяться. Это было начало Wirtschaftswunder, экономического бума, который затронул всю Европу, но в Западной Германии буквально стал чудом. Без 12 миллионов беженцев это чудо было бы гораздо менее чудесным. Расширение сферы услуг в 1960-е годы также было бы немыслимо без наличия образованных женщин среди изгнанных. Кроме того, беженцы восстановили фирмы и целые отрасли, которыми они славились на востоке, такие как стекольная промышленность Габлонца (Яблонец), которая нашла новый дом в Нойгаблонце в Баварии, или производство чулок Kunert из Богемии.

С восстановлением экономики произошли коренные перемены. Если раньше изгнанных считали бременем, то теперь их ценили как человеческий ресурс. Федеральное правительство и правительства земель сыграли важную роль в этом переходе. С самого начала их девизом было “Arbeit schafft Heimat” (“Труд создает родину”). В 1947 году были введены квоты – одно рабочее место для беженца на каждые четыре, предоставляющиеся местным жителям. Фирмы могли получить стартовые кредиты, гарантированные государством. Гессен разработал собственный план и переселил беженцев с севера на промышленный юг, где фирмы в Дармштадте и Оффенбахе нуждались в квалифицированной рабочей силе. Работа была великим объединяющим фактором отчасти потому, что она выражала общую систему ценностей, прославляющую трудолюбие. Технический руководитель швейной фабрики, сам беженец, рассказал в 1949 году исследователю, что в цехах не было отдельных группировок. Старые и новые жители были “органически связаны”, потому что зависели друг от друга: “Все, что меня волнует, это производительность”108.

Государственные служащие, учителя, журналисты и другие специалисты вернулись к своей привычной работе быстрее всего. К 1952 году дети изгнанников уже могли посещать средние школы и университеты, как и дети старожилов. Тем не менее даже для фермеров и тех, кто навсегда потерял старую работу, новая жизнь была не такой уж плохой: фермер, который раньше трудился более 70 часов в неделю, теперь был занят только 45 часов как рабочий. Объективное снижение статуса могло смягчаться субъективным удовлетворением от новой должности, как в случае с независимым торговцем, который устроился курьером к врачу и пользовался заслуженным уважением пациентов. В конце 1950-х годов разрыв между новым и старым населением все еще был заметен в имущественном отношении: машина была у 12 % изгнанных против 18 % старожилов, а холодильник – у 18 % против 27 %, – но он сокращался109.

В 1957 году Западная Германия достигла полной занятости. В следующем году пастор из Норденбурга недалеко от Кёнигсберга в Восточной Пруссии (Калининград, Советский Союз) разослал регулярный циркуляр оставшимся в живых членам своей общины, которые были разбросаны по Нижней Саксонии и Руру; сам он оказался в Дуйсбурге. Он запечатлел замечательную трансформацию в их жизни. Фриц Берендт нашел работу машинистом на заводе по производству двигателей. Фриц