Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

которого не хватало в более изолированных сообществах. А в клубах были фестивали, партнерство и обмен, которые объединяли всех. Могли быть предубеждения, но кто из старожилов Меринга в Баварии мог устоять перед вкусным гуляшем, который Donauschwaben из Венгрии подавали на своей ежегодной вечеринке каждую Масленичную субботу с 1955 года?115

Отпустить

В середине 1960-х годов центр тяжести в дискуссиях о возвращении и примирении начал сдвигаться. Еще за пять лет до того, как Брандт пал на колени в Варшаве в 1970 году, протестантская церковь опубликовала длинный меморандум, который, признавая страдания изгнанных, призывал людей и политиков отказаться от упорной фиксации на восстановлении границ 1937 года и признать территориальные права польского населения, проживающего за линией Одер – Нейсе. Диалог, подчеркивалось в докладе, возможен только в том случае, если каждая сторона признает, что другая также имеет законные притязания116. Почтовые ящики епископов и пасторов были переполнены жалобами.

Некоторые группы изгнанников продолжали открыто выступать за возвращение восточных территорий. Студенческая ассоциация Ostpolitischer deutscher Studentenverband отвергла договор Брандта с Польшей как нарушение конституции. Силезская молодежь защищала дальнейшее существование Германии в границах 1937 года. То же самое сделал и Bund Heimattreuer Jugend (BHJ), который почтил память погибших в результате изгнания и организовал осенние лагеря с пешими походами и кострами. Апеллируя к востоку, они смешивали националистическую экологию с критикой современной цивилизации. Немецкой молодежи нужно было выбраться из холодного бетона городских многоэтажек и вернуться к природе. Иначе почему еще рос уровень наркомании и депрессии? Восточная Пруссия и Померания восхвалялись как духовная и физическая житница немецкой нации117.

К 1970-м годам эти группировки представляли собой маргинальные явления, которые привлекали немногих правых, но не обращали внимания на подрастающих детей изгнанников. Организация силезской молодежи не насчитывала даже 20 тысяч членов, и, что характерно, к концу 1960-х годов лидер BHJ был выходцем из Брауншвейга, в Нижней Саксонии, и не имел никаких семейных связей с востоком.

Организация Deutsche Jugend des Ostens (“Немецкая молодежь востока”), основанная в 1951 году, была крупнее. Ее первоначальная цель состояла в том, чтобы поддержать стремление снова заселить восток. В 1974 году она сменила название на Deutsche Jugend in Europa, а вместе с ним и миссию, призывая уже к примирению с европейскими соседями. К тому времени в ней насчитывалось около 160 тысяч членов, но лишь меньшинство имело непосредственный опыт изгнания. “Немецкая политика” для них больше не касалась территории и границ, а была связана с культурой и интеграцией. Большинство их родителей, бабушек и дедушек также смирились с утратой своего Heimat – в упомянутом выше опросе 1992 года только 30 % изгнанных все еще настаивали на официальном признании причиненной им несправедливости, и еще меньше требовали компенсации в какой-либо форме.

Хильдегард Крепелин было семьдесят три года, когда в 1997 году она вспоминала свою жизнь для проекта устной истории. Родившись в 1924 году в Инстербурге в Восточной Пруссии (сейчас – Черняховск, Россия), она провела свою юность как Führerin в Bund deutscher Mädel, дочерней организации гитлерюгенда. Во время одной из поездок в Данциг Хильдегард даже видела Гитлера. Она рассказала интервьюеру, что никогда в жизни так не визжала. Затем, в начале 1945 года, она и ее мать бежали в Ферден в Нижней Саксонии, где она устроилась няней в английскую семью. Поначалу она не хотела работать на врага, но “вся еда и джем на кухне” мешали отказаться, а “грязные дети” после настоящего немецкого мытья оказались весьма “милыми”. Мать-англичанка даже дала ей еды, чтобы она отнесла ее своему дяде-эсэсовцу в лагерь для интернированных. В 1951 году Хильдегард вышла замуж за местного жителя из соседнего Гамбурга. В следующем году у них родилась дочь. Он построил им красивый большой дом. Они жили хорошо. Но эти двое никогда не говорили о ее потерянном Heimat – до одного дня в конце 1950-х годов. Это было воскресенье, вспоминает она, и они сидели за обеденным столом, когда их дочь внезапно повернулась к своему отцу и сказала: “Papi, ты ведь знаешь, что, как только русские уйдут, мы поедем домой”. Муж Хильдегард чуть не упал со стула. Оставаясь наедине с дочерью, женщина постоянно мечтала о своем Heimat. Сорок лет жизни в Гамбурге не положили конец ее ощущению чужой. “Я все еще восточная пруссачка”, – сказала она. И только после падения стены Хильдегард Крепелин снова увидела свою родину118. Этот случай подавленной ностальгии служит напоминанием о том, что интеграция – это не событие, а путь. Некоторые беженцы прошли его быстрее остальных. Другие же так никуда и не прибыли.

Интеграция была относительной и постепенной, и на каждую историю успеха можно найти другую, не столь успешную. Бенте Хаген родилась в Западной Пруссии, ей было семь лет, когда ее семья бежала. Сначала они жили в лагерях под Любеком. Хотя беженцы и местные бездомные занимали разные помещения, дети тем не менее играли друг с другом. Именно родители внушали ей, что они другие. Даже после того, как они покинули лагеря, ее родители поддерживали социальные контакты только с другими изгнанниками119.

В семьях развивалось раздвоение идентичности. Мужчина из Восточной Пруссии, 1932 года рождения, бежал с семьей сначала в советскую зону, а затем в Люнебургскую пустошь в Нижней Саксонии (где происходит действие фильма 1951 года “Зеленая пустошь”). Он учился на обивщика, прежде чем переехать в Гамбург, где поступил на службу в полицию. Накопив деньги в строительном обществе, он женился на женщине из Северной Германии и в конце концов построил дом. Для этого мужчины его жизнь была успешной историей интеграции. В то же время он возглавлял местное отделение Восточнопрусского землячества. Поскольку Польша планировала вступить в Европейский союз, предположил он в интервью 1997 года, возможно, настало время потребовать что-то взамен – “конечно, это не обязательно должно быть требование вернуть землю или то, что мы хотим германизировать ее”. По его словам, ему просто грустно видеть, что их прежние поля не обрабатываются. Его дети, родившиеся в 1960-х годах, тем временем не имели никаких связей со старым Heimat. Хотя он продолжал говорить о Восточной Пруссии, они называли ее Польшей120. Исследование более двухсот подобных интервью, проведенных в 1992 году, выявило спектр лояльности. 40 % изгнанных идентифицировали себя как граждан Федеративной Республики Германия, 39 % имели двойную идентичность, разделенную между старым и новым Heimat, а 21 % связывал себя только со старым Heimat121.

Упадок реваншистских настроений отражал прогресс интеграции и смену поколений, но также он был результатом