Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

потому, что они полагают, что их оппоненты нарушили условия выработанного всего несколькими днями ранее, 22–23 июля (или 4–5 термидора), неформального соглашения, которое должно было разрядить конфликтную атмосферу, сложившуюся в правительственных комитетах. Колло и Бийо опасаются, что их сочтут дураками.

Несмотря на то что Робеспьер и Кутон в последние недели агрессивно критиковали правительство на заседаниях Якобинского клуба, между соперничающими лагерями еще сохранялись проявления доброй воли и ощущение необходимости нащупать точки соприкосновения, чтобы найти жизнеспособное решение конфликта. Соответственно, они договорились провести совместные заседания КОС и КОБ – ради достижения примирения[110]. В первый день, 22 июля, Робеспьер не пошел на заседание, хотя Сен-Жюст красноречиво отстаивал его позицию. Эта встреча прошла в достаточно дружелюбной атмосфере, чтобы Сен-Жюст поверил, что стремление его коллег к примирению было искренним, и использовал свое влияние на Робеспьера, убедив его посетить на следующий день еще одно совместное заседание двух комитетов.

Встреча 23 июля началась напряженно, коллеги молча разглядывали друг друга. Робеспьер вернулся после шестинедельного отсутствия в то место, которое считал логовом своих врагов. Пока он сам прятал ощущаемое, надо полагать, беспокойство за ледяным взглядом, полным пренебрежительного высокомерия, его союзник Сен-Жюст, стремясь преодолеть свое собственное и всеобщее смущение, нарушил молчание хвалебной тирадой в адрес Робеспьера, назвав того «мучеником свободы». Это побудило Робеспьера произнести длинную речь, в которой он горько сетовал на то, что многие из сидящих теперь за этим зеленым столом нападают на него посредством речей и действий. Все выглядело таким образом, как будто ситуация вот-вот выйдет из-под контроля; возможно, уже обсуждались и имена потенциальных жертв чистки. Однако Карно открыто выступил против и не проявлял никаких признаков готовности к компромиссу. В то же время Бийо и Колло в унисон завели сладкие речи, желая расположить к себе Робеспьера. «Мы ваши друзья, – заискивал Бийо. – Мы так далеко зашли вместе…»[111] Их лестные слова убедили Робеспьера вступить в диалог. И хотя это не было занесено в протокол, стороны подразумевали, что их личные нападки друг на друга прекратятся. Члены КОС и КОБ предполагали, что мораторий будет сопряжен с отказом Робеспьера от идеи чистки Конвента[112].

Также было достигнуто соглашение об изменениях в процедурах революционного правосудия, на которых в течение вот уже некоторого времени настаивал Сен-Жюст. В ходе заседаний, состоявшихся 26 февраля и 3 марта, он добился от Конвента принятия так называемых «вантозских декретов», которые, среди прочего, предусматривали создание в Париже четырех народных комиссий[113], которые должны были заниматься фильтрацией политических подозреваемых, освобождать одних, депортировать других и направлять в Революционный трибунал только самые вопиющие дела. На деле лишь две из этих комиссий когда-либо функционировали – они носят имя Комиссии Музея и находятся в одноименной секции. Теперь, в качестве большой уступки Сен-Жюсту и Робеспьеру, предполагалось учредить четыре такие комиссии. Также было решено создать четыре дополнительных выездных трибунала для рассмотрения дел подозреваемых на месте в департаментах. Идея состоит в том, чтобы уменьшить нагрузку на парижский Революционный трибунал, сохраняя при этом интенсивность судебного террора в городе и по всей стране. Эти меры также приведут к сокращению количества заключенных в Париже, которых в городе стало столько, что это превращается в проблему.

Еще одним знаком доброй воли по назревавшему вот уже некоторое время вопросу стала договоренность о том, что ряд парижских секций должны отправить артиллеристов из своих отрядов НГ для службы на фронте. В течение долгого времени это являлось обыденной практикой, военное обоснование которой удовлетворяло Карно, но Сен-Жюст, Робеспьер и их союзники в клубе недавно превратили ее в политическую проблему[114]. Хотя их опасения кажутся в значительной степени необоснованными, они утверждают, что из-за этого столица может остаться без защиты. Артиллеристы – одни из наиболее патриотичных санкюлотов, поэтому их отсутствие может снизить градус радикальных настроений в столичных вооруженных силах. В этом случае Сен-Жюст, проникшись витавшим в воздухе духом компромисса, согласился на предложение Карно отправить артиллеристов четырех секций на регулярную военную службу за линией фронта.

Наконец, было решено, что Барер выступит перед Конвентом с речью о внешнем положении, которую он произнес 7 термидора, а Сен-Жюсту будет поручено подготовить для Конвента отчет, чтобы представить объединенные силы КОС и КОБ, дабы пресечь слухи о разногласиях внутри Революционного правительства. Это большая уступка, хотя до полного единодушия еще далеко, поскольку Бийо и Колло настоятельно призывали Сен-Жюста не упоминать о религиозных делах. Культ Верховного существа, внедренный Робеспьером, остается яблоком раздора.

Тем временем декрет об учреждении народных комиссий был должным образом принят, и в армию были направлены артиллерийские отряды. И все же Робеспьер и Кутон не выказали абсолютно никакого желания придерживаться духа разрядки. Вечером 24 июля (6 термидора) оба посетили Якобинский клуб, где Кутон разразился резкой тирадой против КОБ и призвал к чистке тех депутатов, «чьи карманы набиты золотом и чьи руки смердят кровью невинных, которых они принесли в жертву»[115]. Хотя в составе правительственных комитетов можно найти добродетельных людей, заявил Кутон, вокруг того же КОБ, в частности, так и вьются негодяи, принимающие коррумпированные и произвольные решения. Даже в Конвенте, даже в Якобинском клубе, добавил он (встревожив присутствующих), можно найти агентов «иностранного заговора». Он еще раз подчеркнул, что его слова являются атакой не на Конвент в целом, а конкретно на горстку «нечистоплотных личностей, стремящихся развратить общественную мораль и воздвигнуть трон для злодеяний на могиле морали и добродетели». «Добрые люди, – заключил он, – должны теперь сплотиться и отмежеваться от этих пяти или шести несносных созданий»[116]. Робеспьер, со своей стороны, тоже подлил масла в огонь, заявив, что «пришел момент отсечь последние головы гидры; фракционеры не должны надеяться на помилование». Подобные разговоры только подливали масло в огонь конфликта: они свели на нет достигнутое перемирие.

Кутон еще более усугубил ситуацию, вернувшись к вопросу об отправке артиллеристов НГ из Парижа[117]. Он взвалил вину за это решение на Луи-Антуана Пиля, которого Карно назначил главой армейской комиссии (фактически армейским министром). Заместителем Пиля служит Проспер Сижа, якобинец и союзник Робеспьера, который вел против своего начальника личную вендетту, и, раз так, вся эта интрига есть, по сути, не что иное, как опосредованная атака на Карно. Сложившаяся ситуация нарушает условия перемирия между КОС и КОБ и игнорирует согласие Сен-Жюста на отправку артиллерии.

Затем в дискуссию вмешался Рене-Франсуа Дюма, председатель Революционного трибунала, еще один ярый сторонник Робеспьера в клубе: он вынес в повестку другой повод для разногласий, а именно – любопытный случай Жан-Франсуа Мажанди. Этот Мажанди некоторое время назад подавал петицию в Конвент, утверждая, что так и не полученные им суммы, причитающиеся ему от известного богача и бывшего придворного банкира Магона де Ла Балю, казненного на гильотине неделей ранее, должны быть выплачены за счет имущества покойного. Днем 6 термидора Мажанди стоял у дверей Якобинского клуба и раздавал копии своей петиции направо и налево. Самым приметным в брошюре было не ее содержание, а мимоходом сделанное предположение, будто использование фразы «ради бога» (sacré nom de Dieu) следует рассматривать как контрреволюционное преступление, караемое смертной казнью. Это, несомненно, было подхалимским жестом со стороны Мажанди, желавшего выслужиться перед Робеспьером. И все же данное предложение было настолько абсурдным и смехотворным, что, когда дело дошло до ушей Робеспьера, он сразу же понял, что бумажка нарочно написана на потеху его врагам. Он еще не отошел от насмешек, выпавших на его долю в связи с делом Катрин Тео, и в самом деле похоже, что вся история с Мажанди была лишь уловкой, чтобы опять поставить его в глупое положение[118].

Разобравшись с Мажанди, Робеспьер поддержал призывы Кутона развернуть чистку депутатов. Явно озадаченный депутат от Иль-де-Франс (остров Маврикий) Бенуа Гули выступил на передний план –