Ищите ветра в поле - Алексей Фёдорович Грачев

Он вздохнул: это верно, на реке они не были с той поры.

— Но были зато в кино не раз. И на Фербенкса ходили, и на Мэри Пикфорд.

— Ходили, — согласилась она, тихонько почему-то прыснув. Как тогда, в баньке прачечной, куда он пришел по тому уголовному делу об убийстве.

— В театр раза три ходили. На пьесы Островского. Помнишь — в буфете еще пили лимонад...

Она снова рассмеялась быстро — и замолкла сразу. Он привлек ее к себе — черные гладкие волосы упали ему на лоб, защекотали так, что поежился даже зябко.

— Как же, — сказала она. — Выплеснулась вода из бутылки.

— Черти, — проворчал он беззлобно. — Они продавали прокисший лимонад. Может быть, при царе еще который хранился. Помню, на пиджак во всю грудь. Так мокрым и пошел смотреть пьесу.

— А на реке всё же не были — вздохнула она.

— А помнишь, в милицейском клубе были на танцах? Саша Карасев все с тобою танцевал.

Он глянул на ее сонное лицо, погладил щеки. Добавил укоризненно:

— А ты и радехонька. Как же, учиться тебе приказал. В школу чтобы...

Она покивала головой:

— Вот уж Сережка подрастет.

— А Саша теперь в Костромском губрозыске, — вспомнил Костя, — на той неделе перевелся. Невеста там живет под городом. Вот ведь, — улыбнулся, — как может быть. Столько девчат в городе, а нашел себе издалека, и из села, заведующую клубом. Надо же так — через судебное дело, свидетелем была тоже вроде тебя. Так вот мы, агенты, и находим себе любовь, подруг — свидетельниц...

Она прилегла рядом: теплое плечо коснулось его руки. Он замер даже. В качалке зашевелился Сережка и поплавком вскинул голову. Опустился снова, и они опустились на подушки.

— А то еще был один вечер в клубе, — вспомнила сердито Поля, — совсем недавно.

Он засмеялся виновато, привлек ее к себе:

— Ладно уж... Понимаешь, отметили нас, старых агентов. Кого наганом именным, кого грамотой. Денежные премии. Ну и повспоминали. За восемь лет чего только не было. Товарищей вспомнили. Застреленного Федю Барабанова. Каменский даже поплакал. Были какие ребята! Струнин тоже. Ты такого не знаешь ведь. В девятнадцатом году я под его началом работал... От пули страдал он потом лет шесть, так и доконала она его, уморила, как все равно яд. Ну вот задержался, пришел поздно... Я же тебе все это рассказывал, Поля.

Она прижалась к нему близко и закрыла глаза. В качалке затрепыхался малыш. Молча и упруго, как рыбина.

— Ну вот тебе, — воскликнула Поля. Но он поднялся, прошел быстро к качалке:

— Спи, — сказал ей. — Ладно, я посижу.

— Вот выдумал, — проговорила она. — Посижу.

Вдруг стихла, как будто зажал ей кто-то рот. Мгновенно, точно была сражена пулей, раскинула руки и задышала — вот как умотал ее Сережка.

Подумал тут с огорчением, морщась даже: проснется она и сразу — сходи в лавку или на рынок за луком. И еще — а не пойти ли вечером в кино или на берег реки? А он ей — опять уезжаю, и, когда вернусь, неизвестно. Отвернется резко или опустит голову, торопливо схватится за домашнее дело — стирать ли пеленки, растапливать ли печь, и молча, с обидчивыми вздохами...

Он закачал качалку тихонько, и она заскрипела. И представил, как сидит Поля вот так, в тишине ночной, напевает песню и вспоминает про него, про Костю, про свою жизнь думает, про свое будущее, наверное. А в будущем собирается в ликбез. Будет учиться, как малограмотная. Потом на курсы бухгалтеров. Да, впереди только учись да учись. И как пойдет эта учеба? И об этом думает, наверное, под тихое потрескиванье березы.

В качалке затихло, и он осторожно поднялся. Поля спала безмятежно и только покачивалась рука, свесившаяся с кровати. Нет, будить ее не стоило.

Он отошел к печке, сел на стул, откинул голову. И быстро стал погружаться в сон, и в этом сне ему казалось, что под ним плещут волны и падает колесо, нарезая и отгоняя мутные валы к берегам, а над головой, далеко вверху, по крышам домов, стелется дым, черный пароходный дым.

3

Верстах в десяти от разъезда «Тридцатый километр» из ржи им навстречу выехала подвода. В ней мужик в светлой рубашке, выпущенной на штаны, и на охапке травы дремлющая женщина.

— Погоди, дядя, — остановил их Костя. — Не видел тут наших товарищей? Трое. Идем в совхоз, помогать.

Мужик остановил лошадь, наматывая вожжи на кулак. Глаза его тревожно и подозрительно перебегали с одного на другого.

— Нет, не видал, — выдавил он с усилием и вдруг захихикал, и в этом хихиканье чувствовался испуг. Женщина поднялась — румяное красивое лицо ее было спокойно, и только любопытство играло на нем.

— Может, помогать, а может, ларьки шарить, — сказала она.

— Но, ты! — так и заорал мужик и вскинул даже кулак над ее головой.

— А что там! — тоже закричала та. — Много их тут стало шастать. В городах все переворовали, теперь за наши ларьки.

— За какие ларьки? — спросил Костя. — Скажи-ка нам, пожалуйста.

Не обращая внимания на зверски перекошенное лицо своего мужа, женщина пояснила:

— В Демидове вчера ночью кто-то забрался в ларек. Свои-то у нас не крадут. Значит, пришлые.

— Может, и пришлые, — согласился Костя, оглянувшись на товарищей. Возможно, что трое прошли здесь. Скорее всего они. — Ну, на рабочих только не думайте, — сказал он женщине. — Рабочие не полезут в ларьки, уверяю вас.

— Уж вы простите меня за ради бога, — попросил тут мужик. — Спешу на станцию. К поезду вот жену. Едет в Питер.

— А где дорога на Демидово?

— Так вы же в совхоз? А в совхоз сюда.

— Надо нам и в Демидово, — ответил Костя. Тогда мужик повернулся, махнул кнутом на узкую тропку.

— Сюда давайте.

И стегнул что есть мочи лошадь, заорал, заухал. Телега понеслась по грязным, после прошедшего ночью дождя, колеям, задребезжала.

Костя кивнул вслед головой:

— Чего доброго сейчас пошлет за нами со станции погоню.

Агенты засмеялись. Вася сказал:

— Получится, что мы гонимся и за нами