Белая вежа, черный ураган - Николай Андреевич Черкашин

разнообразно были покрыты их головы – кепки, пилотки, угловатые фуражки, один даже красовался в тирольской охотничьей шляпе с перышками. Именно он, в тирольке, первым подошел к спешившейся кавалькаде и выслушал доклад «лесного патруля».

– Обыскали? Хорошо проверили? – спросил сумрачный вожак. Его костистое лицо было обтянуто нездоровой бледной кожей, и Незнамов назвал его про себя Кощеем Бессмертным. Именно так должен был выглядеть сказочный герой, которым пугала его в детстве бабушка.

«Кощей», заполучив отобранный у пленника пистолет и изъятый из полевой сумки пакет, удалился в клуню. Все остальные закурили, переговариваясь о своих делах, поглядывая на коней.

– Добрые коники, – похвалил добычу «лесной патруль».

– Дайте закурить, хлопцы! – попросил старшина, втягивая пахучий сигаретный дымок.

– Твои папиросы остались в Москве, – хмыкнул хлопец с бородкой. Стоявшие рядом аковцы засмеялись.

Кощей вернулся через четверть часа. С трудом подбирая русские слова, он объяснил пленнику свой план.

– Жить хочешь – сделаешь так, как я скажу. А нет, так будешь лежать вон в той яме, – кивнул он на овражек, густо заросший бересклетом.

– Жена есть? – спросил Кощей.

– Нет.

– А коханка, невеста?

– Невеста есть.

– Вернись к ней, если любишь ее. Вернись! И ты вернешься, если доведешь моих хлопцев до Выско-Литовска. Твоя задача осталась прежней – передать коней полковнику. А все остальное сделают мои люди. Захочешь – придешь с ними сюда. Буду считать, что ты наш человек. Не хочешь к нам, вернешься в Волковыск, к невесте своей.

Незнамов понял его замысел. Они втроем въезжают в местечко. Командир дивизии выходит со своими штабными принимать подарки. А эти двое, которые будут с ним, положат их из автоматов, не слезая с коней… Еще и по нему секанут. Чтоб место схрона не выдал. Непременно секанут! Ловко придумано!

– Ловко придумано, – повторил он вслух.

– Учись, скубент! – усмехнулся Кощей. – Ну, так что? Поедешь в Высокое?

Незнамов ответил не сразу. Подумал, прикинул, смекнул…

– Поеду… А на свадьбу дадите?

– Дадим. Но только в злотых. Рубли нам самим нужны… По рукам?! Добре, пане добродие, добре! Ну, тогда по коням! С Божьим благословеньствем!

И все трое оседлали коней. Аковцы были в плащ-накидках, которые скрывали их разнородную одежду. В этих брезентовых плащах и советских пилотках, с русскими автоматами за плечами, они очень походили на красноармейцев. И видимо, на то и расчет был: подобраться к штабу поближе под прикрытием старшины. А там пару очередей по вышедшему комдиву и его людям – и галопом обратно, в лес, в Пущу. Расчет на то, то не успеют опомниться, послать конную погоню – дивизия ведь пехотная. Замысел был ясен, как дважды два, и Незнамов давно все понял. Но как быть ему? В любом случае его тоже пристрелят: либо аковцы (чтобы не вывел на клуню), либо свои же (по незнанию). Он размышлял об этом под мерные шаги коня, и каждый из них приближал развязку…

А июньский лес расцветал птичьими голосами. Над каждой кроной вспухала еще одна – сотканная из заливистого птичьего щебета.

Глава двенадцатая. Старшина Кукура

Полковой комиссар Потапов хорошо знал жизнь РККА. Случалось ему быть и строевым командиром – батальон на КВЖД в атаку водил. Прошел и штабные коридоры, и академические аудитории. Знал, как никто, все нюансы и казусы армейской службы. И потому к делу подготовки концерта художественной самодеятельности дивизии по случаю Первомая отнесся не менее серьезно, чем к показным тактическим учениям. По себе знал, как важно, чтобы московская комиссия, взыскательная и неумолимая, балованная и неуязвимая в силу своей столичной удаленности от округа, вдруг расслабилась после строгих разборок, умилилась, заулыбалась. Именно такой эффект должны были создать дивизионно-полковые артисты – певцы, танцоры, музыканты. Ну и, конечно же, дивизионный женсостав – связистки, санитарки, машинистки, переодетые в русские народные платья с кокошниками или же не очень обремененные одеждами в лихих, зажигательных танцах. Знал Потапов, что создать такое умиротворяющее зрелище непросто, нужны специалисты, и людей этой редкой профессии в 49-й дивизии, увы, не было. Но такой человек был у соседей, в 25-й танковой дивизии, которая стояла в Бельске. Старшина Петр Кукура мало того, что виртуозно играл на баяне, был еще прирожденным режиссером-организатором народного искусства. Полковой комиссар Потапов давно приглядывался к нему и не раз пробовал сманить старшину в свою дивизию, обещая и должность повыше и оклад погуще. Но Кукура хранил верность танковым войскам. Тогда Потапов изменил тактику – пошел на поклон к коллеге – комиссару 25-й танковой, земляку Ивану Матвееву.

– Дам тебе за него отличного повара! – соблазнял друга Потапов. – Готовит, как в ресторане!

– У нас тоже повар неплохой, – отнекивался Матвеев.

И кого только не предлагал Потапов для кадрового обмена, ничего на Матвеева не действовало: – Кукуру не отдам, – стоял он на своем. – Такие спецы самому нужны.

Поладили на том, что старшину-затейника Матвеев прикомандирует на три месяца к штабу 49-й дивизии в обмен на такое же прикомандирование к 25-й танковой врача-дантиста высшей категории – старшего военфельд-шера Кураеву. Комдив Васильцов эту сделку утвердил, так в Высоко-Литовске появился статный старшина с танковыми эмблемами на петлицах и футляром-чемоданом, в котором покоился великолепный хроматический баян.

Он немало повеселил и посмешил закоренелых штабных службистов фирменной песней, можно сказать, гимном 25-й танковой дивизии:

Ты хороша, как корпус танка,

Как башня, грудь твоя полна,

Как вал коленчатый, проворна,

Как пушка, грозна и стройна.

Твои глаза, как фары, светят,

И как цилиндр, дышит грудь,

Как пулемет, уста трепещут,

Когда я к ним хочу прильнуть.

Тепла ты, словно радиатор,

Поверь мне, девичья душа,

Как новый мой аккумулятор,

Без подзарядки хороша.

Клянусь поршнями, коленвалом,

Клянусь всей частью ходовой,

Любить тебя всегда я буду

И холить, словно танк родной.

Поверь словам, танкисты могут

Без пробуксовки полюбить,

И горный тормоз не поможет,

Мою любовь остановить!..

– Браво! Молодец! – зааплодировали и засмеялись слушатели. – Клянусь поршнями и коленвалом клянусь, первое место мы возьмем!

Повеселив сановную публику, старшина настроился на серьезный лад и стал читать стихи, от которых у Васильцова сразу захватило дух. Он не знал, кто написал эти строки, но сразу понял – мастер, великий:

Сибирь!

Все ненасытнее и злей

Кедровой шкурой дебрей обрастая,

Ты бережешь

В трущобной мгле своей

Задымленную проседь соболей

И горный снег

Бесценных горностаев.

Это стихотворение услышал потом и сибиряк Андрей Черкашин, и оно легло ему на душу благостно и радостно, как привет с малой родины, от всех своих родичей и земляков:

Под облаками пенятся костры…

И вперерез тяжелому прибою,

Взрывая воду,

Плещут осетры,

Толпясь над самой

Обскою губою.

Сибирь, когда ты на путях иных

Встаешь, звеня,

В невиданном расцвете,

Мы на просторах

Вздыбленных твоих

Берем ружье и опускаем сети.

И город твой, наряженный в бетон,

Поднявшись сквозь урманы и болота.

Сзывает вновь

К себе со всех сторон

От промыслов работников охоты.

Следя пути по перелетам птиц.

По голубым проталинам туманов

Несут тунгусы от лесных