Сказание о Юэ Фэе, славном воине Поднебесной - Цянь Цай

– А зачем ты сюда явился с метлой?

– Выметать зло и измену.

– Что там у тебя в другой руке?

– Огненная труба.

– Оставил бы ее на кухне!

– Нельзя было оставить. В ней есть отверстия, приходится закрывать их пальцами, не то дым повалит.

– Глупости болтаешь. Скажи лучше, когда ты заболел?

– Когда увидел на озере Сиху торговца, который продавал восковые шарики. С тех пор и стал заговариваться!

– Почему же ты не позовешь лекаря? Он бы тебя полечил, – вмешалась жена Цинь Гуя.

– Я простудился у восточного окна, госпожа, а от этой простуды никакие лекарства не помогают!

– Да этот монах совсем потерял рассудок! – воскликнула Ван, обращаясь к мужу. – Говорит какими-то дурацкими намеками! Отпустите его, господин, бесполезно с ним разговаривать!

– Троих вы уже «отпустили», а теперь и меня хотите?!

– Есть у тебя монашеское имя? – спросил Цинь Гуй сумасшедшего.

– Есть! Есть! Есть!

Меня зовут

Монахом Е Шоу-и,

Склад благовоний

Здесь я сторожу.

Мне сил небесных

Кары не страшны,

Где ложь, где правда —

Знаю и скажу!

Опять Цинь Гуй с женой ничего не поняли, и сомнения овладели ими.

– Слушаю я тебя и думаю: не умеешь ты сочинять стихи, – сказал Цинь Гуй. – Может быть, стихотворение сочинил кто-нибудь другой, а тебе велел переписать на стену? Признайся, и я пожалую тебе ставленую грамоту![148]

– Стихи я сам сочинил! – заявил монах.

– Что-то мне не верится! Тогда напиши еще одно стихотворение при мне.

– Можно. О чем писать?

– Хотя бы обо мне, – сказал Цинь Гуй и велел послушнику принести бумагу, кисть и тушь.

– Не надо, у меня все с собой!

Монах вытащил из кармана лист бумаги и положил на пол.

– Да разве можно писать на такой измятой бумаге? – упрекнул монаха Цинь Гуй.

– Ничего! В восковом шарике бумага тоже была измята!

Тут он растер тушь, написал стихотворение и подал Цинь Гую. Стихотворение гласило:

Увы! Он верен

$$был своим решеньям,

Задумав

$$государя погубить,

Уже давно

$$он перешел к чжурчжэням,

Раз душу продал —

$$так тому и быть!

Потом мечтал

$$покончить с сунским троном,

А честных

$$отослать на эшафот,

Таким путем —

$$постыдным, незаконным —

Отчизну погубить

$$и весь народ.

Речь на дорогах

$$об одном идет…

В каждой строке раскрывались самые сокровенные мысли Цинь Гуя, но он ничем не выдал своих чувств, только спросил:

– Почему ты не дописал последнюю строку?

– Потому что «вся правда»[149] грозит предателю смертью! – сказал монах.

– Запомните! – обратился Цинь Гуй к приближенным. – Если вам встретится человек с именем Ши Цюань, хватайте его и ведите ко мне!

– Этот сумасшедший мелет какой-то вздор! – сказала жена Цинь Гуя. – Не стоит его слушать.

– Вздор! – усмехнулся монах. – А вы прочтите сверху вниз первые знаки каждой строки, и поймете!

Цинь Гуй прочитал – получилось слово «узурпатор».

– Ах ты, лысый осел! – рассердился он. – Ты еще смеешь оскорблять первого министра! Слуги, хватайте его и бейте палками до тех пор, пока он не сдохнет!

Слуги Цинь Гуя набросились на монаха, как свора собак. Монах уцепился за ножку стола и вопил:

– За что меня хотят убить? Я же никого не погубил!

Жена потихоньку шепнула Цинь Гую:

– Оставьте пока этого сумасшедшего. Все равно ему некуда деться. А завтра ваши люди его прикончат. Зачем поднимать шум из-за пустяков?

Цинь Гуй признал разумным совет жены и приказал:

– Отпустите его! Да чтоб больше не болтал! Эй, послушник, дай ему две лепешки с медовой начинкой, и пусть уходит.

Послушник принес лепешки, но сумасшедший швырнул их на пол.

– Что хлебом кидаешься? – упрекнул его Цинь Гуй. – Если сейчас не хочешь, съел бы после!

– Пусть едят другие, кому хочется! Кто знает, чем вы эти лепешки начинили?!

В каждом ответе безумного Цинь Гуй чувствовал намек на какой-нибудь свой бесчестный поступок и едва сдерживал гнев.

– Убогий! – сказала Ван. – Уходи-ка ты в западный флигель и не говори глупостей господину первому министру. Тебя там накормят чем-нибудь постным.

Монахи бросились к сумасшедшему и стали выталкивать его вон.

– Не толкайте! Не толкайте! – кричал он. – Госпожа посылает меня в западный флигель есть постное, а сама будет есть рис[150] у восточного окна!

С трудом удалось монахам вывести сумасшедшего за дверь. Расстроенный Цинь Гуй заторопился домой. Монахи, обливаясь от страха холодным потом, проводили первого министра до ворот кумирни и долго отвешивали земные поклоны. Сумасшедшего посадили под замок, чтобы он не сбежал; ведь, если он понадобится Цинь Гую, а его не будет на месте, всем монахам придется распроститься с жизнью!

А сейчас речь пойдет о Ши Цюане, который обосновался в горах Тайхан и все время думал о том, как отомстить за Юэ Фэя. Однажды он явился к Ню Гао и заявил, что уходит в разведку.

Добравшись тайком до Линьани, Ши Цюань поплакал и принес жертвы на могиле Юэ Фэя. Узнав о том, что Цинь Гуй молится в кумирне Успокоения духов и возвращаться будет через мост Всеобщего спокойствия, он спрятался под этим мостом.

А в это время первый министр в окружении свиты ехал обратно и ломал голову над странными речами монаха.

«Как мог этот сумасшедший проникнуть в наши с женой тайны?»

Эта мысль не давала ему покоя.

У моста Всеобщего спокойствия конь вдруг взвился на дыбы. Цинь Гуй изо всех сил натянул узду – конь захрапел и отступил на несколько шагов назад.

В тот же момент на Цинь Гуя с кинжалом бросился Ши Цюань. Он уже поднял руку, чтобы нанести удар, и тут почувствовал, что она онемела. Подскочили телохранители Цинь Гуя, сбили Ши Цюаня с ног, связали и потащили во дворец первого министра.

Дорогой читатель, ты знаешь, что Ши Цюань – отважный военачальник, способный в одиночку сражаться с целым войском! Почему же его так легко одолели? А потому, что Юэ Фэй не позволил своему другу убить предателя, ибо это убийство запятнало бы и его честное имя. К тому же Юэ Фэй хотел, чтобы Ши Цюань тоже прославился своей честностью и преданностью долгу!

Между тем Цинь Гуй приехал домой и, когда самообладание к нему вернулось, приказал ввести Ши Цюаня.

– Ты кто такой? – рявкнул он. – Как у тебя хватило смелости поднять на