Первый подземный - Николай Васильевич Лукин

было уже под землей, мы так старательно закрыли устье — кусками рельсов, камнями, бурьяном, — что даже самый опытный глаз теперь не заметит ничего. По отвалам понятно, что здесь когда-то был шурф, но самого шурфа никто уже не найдет. И разве не такие же отвалы густо раскиданы по всей донецкой степи?

На дороге опять затрещали мотоциклеты. Их несколько. Это меня ищут. Казалось, что они шумят со всех сторон. То тут, то там хлопали беспорядочные выстрелы. Я вздрагивал и пота, прижавшись лицом к земле, потом бежал на четвереньках, потом пальцами, ломая ногти, разгреб сухую траву и щебень. Едва открылась узкая нора, как я втиснулся в нее ногами вперед, скользнул, как ящерица, и провалился в темноту. Губы еще продолжали шептать: «Не дамся, проклятые, не даемся!..

Я лез так торопливо, будто падал. Движения были быстрыми, точными — память верно подсказывала все, чего нельзя увидеть в темноте. Я знал: крепление цело, можно опираться о любой венец; глубина шурфа — пятьдесят метров: внизу под шурфом — короткий, метров двадцать длиной, горизонтальный штрек. Там сложены наши спасательные приборы. Там можно и мне хорошо спрятаться.

Почувствовав под ногами подошву штрека, я сразу наткнулся на ящик и больно ушиб колено. Протянул руку — опять ящик. Много мы все-таки натаскали сюда добра: тонн семь. Весь штрек загроможден ящиками, баллонами, свертками. К чему это теперь? Я нащупал какой предмет и сел.

Сначала дыхание мое было шумно, и стук сердца доносился, наверно, до самой поверхности. Потом — прошло, надо думать, много времени — все становилось тише. И, наконец, наступила тишина, такая, как может быть только под землей. Я глубоко вздохнул, точно сбросил с себя пережитый страх, встал на ноги, вгляделся — черно вокруг; прислушался — ни шороха. Совсем другой мир. Ни немцев, ни мотоциклетов. Нет, здесь меня не найдет никто!

«Как хорошо бы, — подумал я, — свет теперь зажечь!» И даже повеселел: ведь есть же где-то аккумуляторные лампы! «Ага! — Я пробирался вдоль ящиков и ощупывал их. — Вот они, три ящичка, по десять ламп в каждом. Нужно только сдвинуть с них кислородный насос».

Глаза сощурились от яркого света. Как хорошо! Я посмотрел по сторонам. Низкий, приземистый, короткий штрек. По стенкам — почерневшие от времени дубовые столбы. Сухо. Выход только один — вверх, в шурф; концы штрека заложены старым крепежным лесом. Посредине — в беспорядке все, что мы с Петькой сюда спустили: ящики с приборами, баллоны с кислородом, инструменты.

Все такое спокойное и уютное: запах шахты, тепло, тишина, даже многолетняя мягкая пыль под ногами. На душе стало легко. Нет, немцы сюда не придут. Не придут!

Вдруг веки отяжелели, и сразу захотелось спать. Еще раз прислушался: тихо. Вот лежат брезентовые вентиляционные перемычки. При пожаре ими завешивают штреки, чтобы прекратив доступ воздуха к очагу пожара. Сейчас они свернуты в толстую мягкую пачку. На них можно лечь, закрыться, сжаться клубком.

Свет я потушил, а лампу и немецкий автомат взял с собой под брезент.

3

Я прогнулся, как от толчка, с чувством неопределенной тревоги. Я быстро вспомнил, где я и почему: затаив дыхание, высунулся из-под брезента.

Вокруг было попрежнему темно и тихо. А я почти наверное знал, что тут теперь я не один, и вслушивался в тишину до звона в ушах.

Так прошло несколько минут. Потом мне почудились звуки, будто шорох и пощелкивание. Скоро звуки стали отчетливыми: в штрек сыпались мелкие камни; значит, сверху, с поверхности, кто-то раскапывал устье шурфа.

«Немцы? — съежился я и похолодел. — Поймают здесь, как в мышеловке!»

Верить не хотелось, что из положения нет выхода. «Нет, — подумал я и нащупал рукою автомат, — оружие со мной. Так просто меня не возьмут. И преимуществ у меня много: я в темноте, они придут со светом; я знаю, где они появятся, а они не могут знать, откуда я нападу. Шурф узкий, они станут вылезать поодиночке. Стрелять или просто бить? Там будет видно».

Я поднялся на ноги, но сейчас же лег обратно. Меня лихорадило. «Лучше пока лежать за ящиками. Главное — не выпускать из рук автомат. Плохо, что не рассмотрел я, как он устроен». Пальцы торопливо ощупывали холодный металл. Вот, наверно, затвор; вот — спусковой крючок. «Будь, что будет!»

Звуки стали резкими, определенными; было слышно — по шурфу кто-то лез. Или он лез очень медленно, или время так тянулось. Притаившись и сжавшись, я ждал, когда в шурфе появится первый отблеск света его лампы.

Вот донеслось уже, как он дышит: ровное, наглое дыхание уверенного в себе преследователя. Света все нет. «Неужели он так хитер?» Его одежда шуршала о стенки, и сапоги постукивали по дубовой крепи. Наконец на штреке хрустнули камни: он стал ногами на кучу щебня, насыпавшегося под шурфом. Я чувствовал его здесь, совсем рядом; темнота была непроницаема попрежнему.

Он опрокинул какой-то ящик, засопел и принялся шумно перебирать руками предметы на своем пути. Я сидел в неудобной, напряженной позе, втянув шею в плечи, и боялся шевельнуться, чтобы не выдать себя случайным звуком. «Конечно, он ищет меня. Когда дотронется, надо бить насмерть».

Ящики гремели громче и громче, ближе ко мне и ближе. «Что он делает? Неужели открывает крышки?» Звякнуло что-то, будто крючок аккумуляторной лампы. Вдруг вспыхнул свет — лампа в руках нагнувшегося над ящиками человека.

Меня сковал ужас. Я увидел Петьку, убитого вчера немецким офицером. Я достоверно знал, что он мертв. Мы были один-на-один под землей.

«Как же это может быть? Вижу я, или это кажется? Что он хочет? Или я с ума сошел?»

Вместо фуражки его лоб стягивала тряпка, пропитанная кровью. Пуля попала ему в висок, когда его убили; он упал спиной в канаву, запрокинув назад окровавленную голову. Теперь, высоко подняв лампу, он оглядывал штрек.

Не знаю, почему передо мной оказалось полотнище брезентовой перемычки. Чувствуя, что Петька через секунду повернется в мою сторону, вопреки рассудку, я резким толчком нырнул под брезент.

— Кто там? — встревоженно спросил Петька.

Я молчал, оцепенев. Тогда он подошел ко мне и начал разворачивать перемычку.

— Уйди! — дико закричал я и замахнулся автоматом.

— Сергей! — обрадовался он и тут же отпрянул назад. — Ты что? Ошалел?

Голос был Петькин, обычный, а глаза смотрели изумленно. Я облизал пересохшие губы и стал приходить в себя.

— Петька, разве ты живой?

4

В очень давние времена мы с Петькой были врагами.

В степи, недалеко от нашего поселка, стихийно рос городок глиняных домиков и