Девушка из Монтаны - Грейс Ливингстон Хилл

Были другие похороны – маленького братика, который утонул, играя в реке, к которой детей обычно не подпускали, старшего брата, который отправился на поиски богатства или, может, своего собственного пути, а потом, истерзанный лихорадкой, вернулся умирать на материнских руках. Но все эти похороны казались девушке, боязливо озиравшейся посреди опустевшей лачуги, давними, далекими. Память о них вытеснили похороны недавние: на этот год пришлись три смерти. Похороны отца, у которого даже в самые худшие его моменты находилось доброе слово для нее и для матери: его, покалеченного – он упал с лошади, столкнувшись в опасном, нехорошем месте с дикой отарой, – в беспамятстве принесли домой, и он так и не пришел в себя.

Всех их торжественно сопровождал в последний путь какой-нибудь случившийся поблизости странствующий проповедник, а если таковых не оказывалось, то молитву читала смертельно бледная мать, проговаривала дрожащими, непривычными к такому делу, но упрямыми губами. Мать всегда настаивала на священнике, ну и, конечно, на молитве, которая служила чем-то вроде заклинания, которое поможет усопшим обязательно попасть в пусть и убогий, но все же рай.

А когда через несколько месяцев после отцовской смерти мать, постепенно слабеющая и бледнеющая, вдруг схватилась за сердце, легла, задыхаясь, еле-еле проговорила: «Прощай, Бесс! Девочка моя любимая. Помни меня», и навсегда покинула свою тяжкую, полную разочарований жизнь, готовить похороны девушке помогал единственный оставшийся в живых брат. И уже ее губы шептали молитву. «Отче наш», – повторяла она слова, которым научила ее мать, потому что кроме нее произнести эти слова было некому: она побоялась отправлять непутевого братца на поиски священника, ибо он наверняка не поспел бы в срок.

Прошло полгода с тех пор, как печальная процессия пронесла гроб матери по зарослям шалфея и полыни к месту последнего упокоения – рядом с мужем. Все эти полгода девушка следила за порядком в их домишке и за тем, чтобы непутевый братец ходил на работу и с работы домой. Но в последние несколько недель он все чаще и чаще оставлял ее одну на весь день, а то и на несколько дней, и возвращался пьяным с компанией таких же развеселых молодцев, которые внушали ей настоящий ужас. И вот два дня назад эти же приятели привезли на его же собственном верном коне тело брата: на месте сердца у брата были две дырки от пуль. Все из-за пьяной ссоры, сказали они, жаль, конечно. Кто именно стрелял, они не сказали.

По-своему они были добры, эти приятели. Они остались с ней, сделали все, что положено, вырыли могилу и в некоем подобии печального ритуала обошли кругом гроба, заглядывая в лицо почившего, но когда она попыталась прочесть молитву, которую прочла бы мать, то не смогла выдавить ни звука, язык словно присох к небу. Она убежала в свою каморку и оставалась там, пока лихие приятели выносили неподвижное тело того, кто был последним членом ее семьи.

Процессия проделала путь к тому месту, где были похоронены остальные. Они уважили ее бесслезное горе, эти обычно шумные, бесшабашные парни. Они приберегли для себя грубые шуточки, которые обычно помогали им в требовавшие почтения моменты, шли медленно, молча, время от времени восхищенно оглядываясь на тоненькую фигурку, которая шла за ними словно сомнамбула – с каменным лицом, с сухими немигающими глазами. Они чувствовали, что надо что-то предпринять, но что именно, никто не знал, и потому молчали.

И только один, самый смелый и решительный, явный лидер их компании, приотстал и спросил, могут ли они что-то еще для нее сделать – все что угодно, но она оборвала его холодным и резким «Нет!». Вот ведь, а он-то правильно поступил, хорошо, он-то с ней по-доброму! И он резко отвернулся со злобным огоньком в глазах, но она этого не видела.

Когда это подобие похоронной церемонии было завершено, последний ком земли упал на невысокий холмик, непременное «прах к праху» произнесено самым из них решительным, они все повернулись к девушке, которая все это время стояла возле свежего холмика и молча смотрела на них, словно статуя Скорби, молчаливо взирающая на мир. Они никак не могли ее разгадать, эту молчащую, будто высеченную из мрамора девушку. Они думали, что уж теперь она как-то изменится. Все ведь позади! Сами они чувствовали облегчение оттого, что их развеселый дружок уже не лежит перед ними холодный и бессловесный. Ну все с ним, все! Последний долг они отдали, пора забыть. Теперь ему самому платить по небесным счетам, а у них и своих забот хватает.

И вдруг по лицу девушки пробежал огонек жизни, сделавший это лицо на мгновение прекрасным, и она медленно, почти неохотно поклонилась им – наклонила голову и простерла руки словно пытаясь благословить их, но не осмеливаясь, и четко произнесла: «Спасибо вам… всем». Она как бы слегка дрогнула перед «всем», при этом с сомнением и неприязнью глядя на вожака, но все же произнесла это слово, поступив как до́лжно, и, повернувшись, быстрым шагом направилась обратно к дому.

Их, этих мужчин, не боявшихся ничего и никого на Диком Западе, захватили врасплох. Затем послышались слова, не все из которых ласкали слух: если б девушка услыхала хоть что-то, она бы еще больше ускорила шаг, а щеки ее раскраснелись бы еще сильнее.

Но один из них, самый смелый, вожак, промолчал. Он нахмурился, в глазах его вспыхнул злобный зеленый огонь. Он отделился от остальных и сначала спокойно, затем все быстрее направился к месту, где они оставили лошадей. Вскочил на свою и тронулся в сторону домика с таким видом, что остальные не посмели за ним последовать. Их голоса затихли вдали, а в его глазах по мере приближения к цели уже загоралось коварство.

Девушка действовала быстро. Один за другим она вышвырнула из дома ящики, на которых стоял грубо сколоченный гроб брата. С силой растолкала по привычным местам сдвинутую мебель – как будто старалась уничтожить, стереть из памяти то, что здесь недавно происходило. Взяла висевшее на крючке братнино пальто, его лежавшую на каминной полке трубку и спрятала в своей комнате. Затем огляделась: все ли сделано или еще что-то осталось?

В залитом солнцем дверном проеме возникла тень. Она повернулась – это был тот, кого она считала убийцей брата.

– Я вернулся, Бесс, посмотреть, чем могу быть тебе полезен.

Говорил он по-доброму, но у девушки перехватило дыхание, и она непроизвольно прижала руку к горлу. Как бы ей хотелось высказать все, что думает, но она не