Знатная полонянка - Лариса Шкатула

От её речей Агафья успокоилась, с постели поднялась, уговорила гостью наливочки попить. Перекусить, чем бог послал. А потом сама болящая стала Прозору слушать да успокаивать, ведь и знахаркам без людского участия тоже не обойтись.

Князь Всеволод думал, что на пиру он – самый несчастный. На молодую жену ему даже глаза поднимать не хотелось, не то что обнимать да целовать на потеху гостям.

В свое видение у Прозоры князь поверил безоговорочно. Конечно, жена его не подстроила собственный плен, но как быстро она успокоилась с другим! Чем больше он об этом думал, тем хуже ему становилось.

Другой бы на месте Всеволода постарался забыть неверную жену. Ведь судьба устроила ему свадьбу с такой красавицей!

"Утешься с нею, Всеволод, и не думай больше ни о ком!" – так пытался уговорить он самого себя.

Увы, ничего не получалось.

Он даже представить себе не мог, что хуже всех на пиру чувствовала себя Ингрид, хотя она и виду не показывала, как ей тоскливо.

Всю жизнь – месяц назад Ингрид исполнилось пятнадцать лет – она страдала от одиночества.

Мать её умерла при родах, а отец долго не горевал, привел в дом другую жену – гордую, надменную красавицу.

Нет, она не издевалась над падчерицей подобно мачехам из страшных сказок, она просто её не замечала. Отдала на попечение слуг и только изредка вспоминала, что девочка растёт и что-то ей нужно. Но и тогда она общалась не с самой Ингрид, а с её отцом.

– Мне кажется, Витольд, вашей дочери пора найти учительницу.

Или:

– Пора, Витольд, вашу дочь готовить к первому причастию.

Или:

– Витольд, вы уже подумали о женихе для вашей дочери?

И никогда не звала её по имени. Впрочем, кроме одного раза. Отец тогда наказал её за какую-то мелкую провинность, запретил на целый день выходить из своей комнаты.

– Запомни, Ингрид, – сказала мачеха плачущей девочке, – женщина рождается на свет не для радости, а для того, чтобы покоряться мужчине и исполнять свой долг перед ним.

"А почему мужчина ничего не должен женщине?" – хотелось спросить Ингрид, но она промолчала.

Теперь Ингрид выходит замуж за человека, о котором ничего толком не знает. Ей никто не счел нужным объяснять. Просто в один прекрасный день за ужином отец сказал:

– Ингрид, к завтрашнему дню собери вещи. Ты уезжаешь к росам, где выйдешь замуж за их князя. Сопровождать тебя будут братья с дружинниками.

Братья были двоюродными – племянники отца. Она никогда с ними близко не общалась, а между тем даже путь к брачной постели она должна была проделать в обществе чужих, равнодушных людей.

Горько рыдающую Ингрид ночью успокаивала её служанка.

– Не плачьте, госпожа, в русской земле хорошо. Там тепло, а люди добрые, веселые. У вас будет красивый, любящий муж…

И что она увидела на самом деле? По-русски Ингрид говорила плохо, очень этого стеснялась, а приставленные к ней для подготовки к свадьбе девушки сочли чужеземку надменной и холодной.

Не лучше отнесся к ней и будущий муж. Какая там доброта! Самого обычного участия, какое человек проявляет даже к щенку или к котенку, она не почувствовала. Можно подумать, Ингрид сделала князю что-нибудь плохое.

Он даже целовал её как… как икону, а не живого человека! Едва касался губами.

Нет, видимо, Ингрид на роду написано жить без любви и сочувствия всю жизнь!

Между тем Всеволод поискал глазами Прозору. Знал, что она сидит на пиру. Она же не только гадалка, но и знахарка. Дала бы ему, что ли, травы какой! Чтобы он успокоился и все забыл. Но Всеволод увидел лишь Лозу, который оживленно беседовал с его новым конюшим.

Совсем другим человеком казался теперь Лоза: уверенным, спокойным, гордым.

Но вот князь увидел, как в двери входит Прозора. Уже не скрываясь, не дожидаясь, пока она сядет на место, князь вышел ей навстречу.

– Худо тебе, сынок? – она участливо заглянула в его глаза.

С той поры, как Всеволод побывал в её избушке, они ни разу словом не перемолвились. Что именно князь увидел в зеркале, она не знала, но догадывалась, потому что сама на Анастасию погадала. Выходило, что жива она, но рядом с нею сейчас другой мужчина…

– Худо, – князь горестно покачал головой. – Стоит перед глазами изменщица проклятая, ни о чем другом думать не могу!

– Не судите, не судимы будете, – мягко заметила Прозора. – Многое скрыто от нас во мраке, и не всегда человек волен делать то, что хотел бы…

Она мимолетным взглядом окинула поникшую невесту. Как и все себялюбцы, Всеволод, конечно, не замечал тоску девушки. Одна, в чужой стране, а тут ещё жених на неё внимания не обращает…

– Одно утешение есть для нас в тяжелые минуты жизни, – осторожно начала она.

– Какое? – оживился Всеволод.

– Призреть подле себя душу ещё более одинокую, всеми забытую.

– Фу, – разочарованно выдохнул князь. – В мои ли годы заниматься призрением одиноких?

Прозора с сожалением подумала, что князь вряд ли озаботился тем, каково Анастасии в плену, а лишь возмущен, что забыли его, такого особенного!

– Что ты думаешь, княже, о своей невесте?

– А ну ее! – махнул рукой Всеволод. – Молчит. Только глазами хлопает. Не девка – кусок льда!

– А ежели она напугана? Плохо понимает по-русски? Каким бы ты был на её месте? Небось, и замуж отдали, согласия не спросив… А ведь ты – её единственная защита и опора.

Князь оглянулся на Ингрид, заметно погрустневшую, хоть она и старалась держаться спокойно. Что-то тёплое шевельнулось в его груди – уж злым человеком он не был.

– Я навещу вас с Лозой в Холмах? – утвердительно спросил он. – С молодой женой.

– Почтём за счастье, – поклонилась ему Прозора.