Дочь Двух Матерей - Anita Oni

подняли головы навстречу киане Вилле, традиционно вышедшей встречать гостей к балюстраде, и, как на балу-маскараде, когда срывают маски, синхронно откинули капюшоны и сбросили плащи. Во главе процессии оказался киан Тоур. По правую руку от него стояла его дочь Феруиз, а чуть позади — оба его сына. Пятеро остальных оказались вельможами Пэрферитунуса, уважаемыми людьми города, а шестая — киана Лиллеретт, директор ткацких фабрик Озаланды, эсмонида и лучшая подруга Виллы. Сама уже в летах, она, тем не менее, отличалась завидным здоровьем, поддерживала отличную физическую форму, регулярно выезжала верхом и круглый год плавала в озере, в том числе, в зимние холода. Так что сегодняшнее путешествие не стоило ей никаких усилий. Обойдя своих спутников, она первая поднялась по одной из полукруглых лестниц, ведущих к балюстраде, и заключила подругу в объятия.

— Неужели вы думали, достойная киана Вилла, — провозгласил Тоур, — что мы оставим вас одну в столь светлый день в вашей жизни? Что какой-то лёгкий дождь помешает нам появиться?

— Что-что, а в Лили́ и в вас, дорогой Тоур, я не сомневалась, — ответила киана Вилла, и видно было, как лицо её просветлело, а щёки покрылись румянцем.

— Киана Вилла, там, никак, ещё цветов прислали!

С этими словами на площадку верхнего этажа выбежала растрёпанная Паландора. Увидев процессию, девушка растерялась, смущённо воскликнула «Ой!» и так же поспешно скрылась.

— Простите мою подопечную, — улыбнулась Вилла. — Она славная девушка, но чересчур витает в облаках. Однако, что же мы стоим? Милости прошу в гостиную.

И гости зашевелились, разговорились, поднялись в комнаты. Горячий чай и пламя каминов мигом их согрели. А вскоре подали обед, который заранее велели готовить с запасом на большую компанию — на всякий случай. И не ошиблись. К обеду Паландора, наконец, присоединилась к гостям, нарядившись в атласное брусничное платье с лифом, украшенным бирюзовыми топазами. Она села рядом с Виллой и, оказавшись таким образом во главе стола, оглядела присутствующих, томно прикрыв проникновенные синие глаза бархатными ресницами. Разговор за обедом тёк динамичный, живой, и Паландора в душе была рада, что ей не пришлось провести этот день в компании солидных матрон, которые только и знают, что меряться числом своих возрастных недугов, да вздыхать о старых добрых временах. Без сомнения, они также обсудили бы пользу здорового питания и тяготы пищеварения, и в очередной раз пришли бы к выводу, что прогресс не стоит на месте даже в такой важной области бренного человеческого существования.

Одно время в Алазаре бытовали предрассудки: мол, существует пища бедняков и благородная еда аристократов. Тогда обеспеченные слои населения питались исключительно дичью, редкими сортами рыбы и икры, а также другими экзотическими продуктами, которые было нелегко достать. Ощущали себя избранными, но при том мучились запорами, вздутием живота и несварением желудка. В итоге пришли к выводу, что питание, независимо от сословия, должно быть сбалансированным. Что его польза куда важнее эксклюзивности и неоправданно высокой стоимости. Еды ведь великое множество, а жизнь — она одна, и другою такой когда ещё одарит Создатель, а потому неразумно растрачивать её в мучениях и походах по лекарям. И по какой-то неведомой Паландоре причине требовалось заводить об этом разговор снова и снова. Но гастрономические взгляды кумушек — это ещё полбеды. Вот когда они принимались за неё, Паландору, хорошего ждать не приходилось. Конечно, отмечали они, выросла девочка писаной красавицей, точь-в-точь вардистонская фарфоровая куколка с точёным белым лицом, аккуратным носиком и изящными ручками. Но манеры у неё, прямо скажем, оставляют желать лучшего. Сидит, как горничная в ожидании звонка, положив локти на стол, голову на руки, и не поинтересуется, как у бабушки здоровье. А бабушка-то, хвала Творцу, здоровее всех живых, только вот поясницу прихватило, да сердчишко пошаливает. У бабушки таких внучек, как она, уже пяток, да все куда-то разбежались, замуж повыскакивали. Одна, вон, вообще на материк уехала, и пишет всего-то раз в год — забот, видимо, много. А этой, ведь, тоже уж замуж пора, да что-то никто не берёт. Ах, сама не торопится? Зря. Женский век короток. Потом, вон, станет такой же бабушкой, волос инеем посеребрится, и будет жалеть, ой, жалеть…

На этом месте Паландора обычно изобретала какой-нибудь предлог, который хоть и не считали достаточно благовидным, но который всё же позволял ей удалиться. Киана Вилла, честно говоря, и сама была не сторонницей пустопорожних бесед, но из дежурной вежливости выслушивала этих дам, поскольку знала, что с ними только так и можно толковать о делах: сперва о погоде, потом о самочувствии, о детках да о внуках, а там, глядишь, и удастся их убедить в своевременности тех или иных инноваций, в изменении налоговой ставки и прочем…

Но сейчас разговор зашёл о ярмарке. Киана Лиллеретт не без гордости отметила, что в этом году они, пожалуй, обеспечили качественным текстилем весь Ак'Либус, а представитель одного из старейших торговых домов Алазара, заведующий островными филиалами, добавил, что теперь можно не переживать за поставки пряностей из Аракзира, поскольку им удалось заключить бессрочный договор.

— Вы только представьте, — добавил он в восхищении, — какой долгий путь приходится проделать им на юг от самого экватора! Ещё какую-то сотню лет назад об этом невозможно было и помышлять.

— О чём разговор, — согласилась киана Вилла, — две сотни лет назад ещё и остров наш не был открыт. А вы что имеете сказать по поводу этих пряностей, киан Тоур? Лично я всю жизнь находила их вкус весьма специфическим. Но коль скоро Алазар постигла мода на острые специи, я не могла оставить без них остров.

— Нашей кухарке пока ещё не довелось с ними экспериментировать, — ответил Тоур, — она, должно быть, на чём свет стоит бранит юного Рэя за то, что тот подкинул ей работёнки.

Сам Рэй в этот миг сделался красным, как свекла, и сдержанно икнул. Паландора встретилась с ним на мгновение взглядом и улыбнулась. Она, кажется, поняла, отчего сразу не узнала его в трактире у Иволги. До того она всегда видела его в присутствии родственников, а на их фоне он казался каким-то скукоженным, невыразительным. Младше, чем был на самом деле. Он, как правило, тихо сидел в уголке и почти не поднимал глаз — как уж тут разглядишь, какие они на самом деле красивые и чуткие? Если к нему обращались, он отвечал вполголоса, с непрокашлянной хрипотцой, так, что приходилось переспрашивать. Вёл себя галантно, но чрезмерно скромно — так, как пристало бы слугам, но никак не киану семнадцати лет. Паландора исподволь наблюдала за ним весь вечер и чуть