Морской царь - Евгений Иванович Таганов

месяца, а потом часть из них с хорезмскими товарами поедет назад на Яик. Я думаю, к этому времени кятский эмир придёт к какому-либо решению и сообщит мне об этом вместе с купцами. По-моему это лучший выход и для тебя и для меня. Разделив переселенцев, ты отправишь часть войска с частью своих воинов назад в Кят. А другую часть поведёшь следом за нами. В семи днях пути отсюда на север находится моя крепость Эмба. Там я передам тебе Кадира и других заложников вместе с необходимым запасом воды и еды.

Ислаху такой план не особо понравился:

— А почему нельзя отдать мне Кадира сейчас?

— Потому что тогда у тебя может возникнуть соблазн отомстить мне за ночной град камней. Здесь сделать это просто, а в Эмбе не получится. Своим архонтам можешь сказать, что мы обсуждали вот это разделение простонародья. О намерениях насчёт Хазарии будет лучше, если ты расскажешь только эмиру. В Хазарии позволяют существовать моему княжеству лишь как защитной преграде против кутигур и тюргешей. Если там узнают о моих с тобой переговорах, боюсь, моему княжеству будет уже не жить.

Разумеется, всё это сразу принять визирю было трудно, и он попросил время, чтобы хорошо всё обдумать. Теперь требовалось ещё как-то разделить кятцев. Это Дарник взял на себя. Проводив визиря, он позвал в шатёр старейшин. Те выглядели крайне сердитыми — только сейчас Хосрой рассказал им об оплате за переселение на Яик.

Вперёд выступил старейшина Маннах, высокий старик с волнистой белой бородой.

— Наш посол Хосрой, неверно изложил тебе, князь Дарник, наше прошение. Мы хотели лишь прохода через твоё княжество, а не права поселиться в нём.

— Хосрой всё сделал правильно, — встал на защиту посла Рыбья Кровь. — Если бы он иначе просил о помощи, ни один дарпольский ратник не тронулся бы в путь. И через три дня вас уже в Кяте продавали бы в рабство. Кроме ваших интересов у меня есть интересы моего войска. Оно состоит из наёмников, а наёмники всё делают только за деньги. Мне больших трудов стоило уговорить их, что вы заплатите за свою жизнь и свободу не серебром, а подённой работой.

— Значит, если у человека семья состоит из десяти человек, он будет копать землю пятьсот дней и зимой и летом? Полтора года? — Длиннобородый неплохо считал. — Чем же твоё рабство будет отличаться от рабства эмира? У них условия гораздо легче.

Да, я, кажется, в самом деле немного переборщил, спохватился Дарник, но уступать решил по-своему.

— В моём княжестве много молодых мужчин, но очень мало женщин. За каждую вашу невесту я уберу по тридцать дирхемов или сто пятьдесят дней работ. Если у вашего человека три дочери, то ему останется отработать лишь пятьдесят дней. А у кого будет четыре, тому я сам ещё доплачу чистым серебром двадцать дирхемов.

Находившийся в шатре Корней, отвернувшись, беззвучно трясся от смеха.

— А почему ты, князь, не можешь потребовать, чтобы арабы вернули то, что у нас награбили? — ввернул вопрос Хосрой, приободрённый поддержкой Дарника, перед своими старейшинами.

— Освободившись от вас, арабы стали для нас неуловимы. Просто так они золото не отдадут, кони у них лучше наших, и гоняться за ними по пустыне бесполезно. Зато можно будет считать, что за налоги эмиру вы расплатились сполна.

— Боюсь, всё же, что наш народ на такие твои условия не согласится, — сказал Маннах, и старцы удалились из княжеского шатра в большом недовольстве.

— А если они, в самом деле, все вернутся в Кят? Нам тогда что? — приуныл Корней.

— Мы получили сто восемь замечательных коней, сорок мечей, строим Эмбу, проложили торговый путь в Хорезм, провели отличные переговоры на будущее, — перечислил Дарник, — а тебе всё мало? И при этом не потеряли пока ни одного ратника.

Медлить между тем было нельзя, каждый час обходился в заметную потерю запасов воды. Редкие колодцы на старой караванной дороге могли обеспечить ею лишь сто-двести человек, но никак не десять тысяч ртов. Если у дарпольцев бочки и бурдюки с водой ещё оставались, то в лагере кятцев питьё уже выдавали по чашке на человека. Не намного лучше обстояло с этим и у арабов. Переговорщики же больше до конца дня не появлялись ни от Ислаха, ни от старейшин.

Ночь прошла тревожно. Рыбья Кровь не исключал арабского ночного нападения, поэтому все караулы были усилены втрое. Как потом выяснилось, опасались дарникцев и арабы, точно так бодрствуя и охраняя загоны для коней.

9.

Поутру каких-либо вестей ни от кого по-прежнему не было.

— Ну и отлично, — сказал Дарник воеводам, отдавая приказ сниматься с места.

Без суеты, но достаточно быстро стены фоссата стали превращаться в походные колонны. Колесницам с камнемётами вообще не приходилось разворачиваться, как стояли к противнику камнемётным ложем, так и тронулись за повозками, лишь теснее съезжаясь друг с другом в хвостовую защитную стену.

Тут-то арабы с кятцами и очнулись и забегали как заполошные. Вдогонку князю поскакали переговорщики от тех и от других. Кятцы сообщили, что две трети их семей хотят уходить с «хазарами», а треть уйдёт с арабами. Арабы просили дать им время на собственное распределение: кто с кем куда идёт.

— Хорошо, — отвечал и тем и другим князь. — В полдень у нас будет остановка, мы там вас и подождём.

Воеводы довольно усмехались — получалось, что не дарникцы требуют у кого-то свою добычу, а противник изо всех сил сам стремится вручить им эту добычу.

На днёвку прежде останавливались, просто сбивши все колонны в тесную кучу, но сейчас терять бдительность не стоило, поэтому Рыбья Кровь приказал устраивать фоссат как положено: с оградой из повозок, колесниц-камнеметчиц и валом из мешков с землёй, прикрытыми навесами коновязями и смотровой вышкой с било.

Первыми показались арабские конники, числом около тысячи, разбившись на пять отрядов, они скобой охватили дарникский стан, впрочем, держась от него на 3-4 стрелища. С вышки видно было, как конники спешиваются, разбивают свои палатки-навесы, выставляют караулы. Чуть погодя от центрального отряда отделились трое всадников со знаменем и направились к фоссату. Знамя безошибочно указывало на присутствие Ислаха.

Две стены княжеского шатра были подняты, но даже лёгкий ветерок мало помогал против полуденной жары. Когда Афобий поднёс военачальникам по кубку с чистой водой, визирь, прежде чем выпить, сначала недоверчиво понюхал её,