Круг Дней - Кен Фоллетт

Далло сказал:

— Мы потратили всё утро, чтобы перетащить камень того земледельца через поле к реке. А теперь мы говорим о том, чтобы перетащить этот гигантский камень на расстояние, которое занимает целый день пути, через холмы и неровные поля. Сколько дней, или недель, или, может быть, даже лет это займёт? — Он взглянул на камень и сказал: — Лучше не трогай его, Джеро.

Сефт увидел, что Джеро, сын Эффи, разглядывает камень и трогает подпорки, удерживающие его в вертикальном положении.

Далло повернулся к своим слушателям.

— Всё это время мы говорили лишь об одном камне, — сказал он. — Но сколько таких гигантских камней понадобится для нового Монумента? Внутренний овал деревянного Монумента состоял из пяти арок, то есть из пятнадцати деревянных частей, что означает пятнадцать камней. Но это меньшая часть. Для внешнего круга понадобится гораздо больше, больше, чем я могу сосчитать.

Раздался грохот, и все обернулись. Джеро сбил одну из главных подпорок, и камень с треском рухнул. Сам он, казалось, не пострадал — должно быть, успел отскочить.

— И мы ещё даже не говорили о несчастных случаях из-за глупцов, которые ещё больше затянут процесс, — сказал Далло.

Джеро, смутившись, отошёл в сторону.

— Так вот что я понял сегодня, друзья и соседи, — сказал Далло. — Проект каменного Монумента невозможен. Совершенно исключён. Это была прекрасная идея, но ей, судя по всему, никогда не суждено сбыться. — Он посмотрел на Джойю. — Мне жаль, — сказал он, — но я обязан сказать правду.

Сефт посмотрел на лицо Джойи. На нём застыло упрямое упорство. Он прошептал Ниин:

— Она не сдалась.

Ниин покачала головой и сказала:

— Она никогда не сдастся.

ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЗИМ

7

Джойа шла по Великой Равнине недалеко от Излучья со своим братом Ханом. Они оба с тревогой осматривали окрестности. За прошлогодним жарким и сухим летом последовала холодная и сухая зима, и весна тоже не сулила ничего хорошего. Ручьи, пересекающие равнину, часто пересыхали летом, а затем пополнялись зимними дождями. Такие ручьи называли зимними. Но в этом году зимние ручьи так и остались сухими. Огромная зелёная равнина превратилась в бурую пустыню, по которой бродили тощие коровы и костлявые овцы. Всё меньше самок приносило потомство, и всё меньше молодняка доживало до зрелости.

Стадо было живучим. Одни умирали, другие выживали. Горько было видеть костлявые туши, лежащие на пыльной земле, но некоторые животные, те что были моложе, сильнее, удачливее, всё ещё щипали редкие ростки, пробивавшиеся по утрам, а затем искали тень, чтобы укрыться от полуденного солнца.

Скотоводы разделывали павших и варили их скудное мясо. Люди пытались добывать другую пищу, охотясь на оленей, бобров и диких быков, которых звали турами, но и тех было мало, ибо они тоже страдали от жажды. Дикие овощи и фрукты, в добрые времена вносившие разнообразие в рацион скотоводов, теперь было трудно найти. Полуголодные дети ели червей, а взрослые с интересом поглядывали на соседских собак.

— Что мы можем сделать? — спросил Хан.

— Ничего, — ответила Джойа.

Хан вырос. Он прожил уже семнадцать летних обрядов, и скоро ему должно было исполниться восемнадцать. Друзья прозвали его Большеног, поскольку у него были по истине огромные ступни. Он шил себе особые башмаки, со швом наверху, а не сбоку, как у всех, говоря, что так удобнее.

Он был высок, красив и обаятелен, напоминая порой Джойе их отца, Олина. У него даже борода росла светлая. Была в нём и отцовская бесстрашность. Он не видел преград и препятствий, считая, что нет дерева, на которое не мог бы взобраться, реки, которую не мог бы переплыть, кабана, которого не мог бы убить прежде, чем тот попытается убить его. Мать беспокоилась о нём, и Джойа тоже.

Его собака, Гром, повсюду следовала за ним по пятам. Джойа помнила Грома ещё щенком. Хан пытался научить его сидеть, лежать, ждать и прибегать по зову, но тот так ничему и не научился. Удивительно, но при этом из него выросла преданная и послушная собака.

Хан трудился скотоводом. Он был слишком непоседлив, чтобы выделывать кожу, как его мать и Ниин, или вить верёвки, лепить горшки, делать кремневые орудия и прочие нужные вещи. Ему нравилось быть на открытой равнине, пусть даже и в плохую погоду, бродить по ней и оберегать скот от различных бед.

Гром тоже была скотоводом. Когда Хан перегонял стадо или пытался не пустить его туда, куда не следует, Гром угадывал его намерения по движениям и бежал впереди, направляя скот так, как хотел Хан. В этом не было ничего необычного. Собаки, казалось, рождались с каким-то инстинктивным пониманием пастушьего дела.

— А как идут дела у жриц? — спросил Хан.

Джойа помедлила.

— Ну, нам хватает еды, но в этом-то, в некотором смысле, и проблема. Люди начали на нас злиться. Они спрашивают, зачем им нужны жрицы. Дух покинул Монумент, говорят они, и жрицы не могут его вернуть. Они говорят так, будто засуха пришла по нашей вине.

Хан презрительно фыркнул.

— Чего они от вас хотят? Чтобы вы попрыгали в реку и утопились, лишь бы сэкономить несколько мисок говядины в день?

Джойа пожала плечами.

— Возможно. Люди в отчаянии.

— Элло не любят, ты же знаешь, — нерешительно сказал Хан.

Это не было для Джойи новостью. Вторую Верховную Жрицу трудно было полюбить.

— У неё злой язык. Она наживает себе врагов без всякой на то надобности.

— Сейчас не лучшее время наживать врагов.

Он был прав, но Элло никогда не изменится.

— Засуха рано или поздно закончится, — сказала Джойа. — Мы просто не знаем, когда.

— Лучше бы это произошло поскорее.

Хан был прав. Джойа уже видела, что старики умирают. Не то чтобы от голода, но от болезней, которые всегда приходят с плохим и скудным питанием. И всё больше младенцев умирало, не дожив до второго лета. Они страдали от обычных детских болезней, которые большинство обычно переживало. Скоро придёт черёд людей среднего возраста и детей, а в конце концов — и всех остальных.

— Земледельцам еще хуже, — сказал Хан. — У них будет второй год подряд плохой урожай. И их женщины почти перестали зачинать.

— И у лесовиков тоже беда, — сказала Джойа. — Молодые кусты орешника