Джеймс - Персиваль Эверетт

было несколько лесопилок; всюду витал едкий душок лесозаготовок. Черные мужчины пилили бревна пилами длинными и короткими, белые мужчины стояли вокруг, болтали, смеялись. У одного-двух белых в руках были кнуты. На голых спинах черных рабов виднелись следы их деятельности. Я сжал карандаш в кармане. Интересно, удастся ли мне еще когда-нибудь раздобыть бумагу.

Мы прошли городишко насквозь и остановились на противоположной окраине. Там мы принялись ставить палатки, а Эммет отправился обратно в город договариваться о выступлении.

– У этого города есть название? – спросил Большой Майк.

Тромбонист засмеялся.

– Ага. Ад. Может, Адик.

Засмеялись и все остальные.

– Вот бы сейчас в Сент-Луис, – произнес один.

– В Новый Орлеан, – подхватил другой.

– Да, в Новый Орлеан. В Новом Орлеане знают толк в развлечениях.

– Ты бывал в Новом Орлеане? – спросил меня Большой Майк.

Я покачал головой.

Он задумался.

– Обязательно съезди. Натяни бечеву потуже.

Я натянул, а он молотком забил колышек в землю.

– Я нигде никогда не бывал, – сказал я.

Он ударил по колышку еще раз-другой и выпрямился. И посмотрел на меня так, будто хотел сказать: нам разговаривать не о чем.

– Мистер Эммет хороший человек? – спросил я.

Большой Майк огляделся по сторонам.

– Пожалуй, что неплохой.

– Он говорит, вы рабства не признаваете. Это правда?

Большой Майк пожал плечами.

– А лично вы?

– У некоторых есть рабы. Кто еще будет работать? У меня рабов нет. У меня и собаки-то нету.

Когда палатки поставили, приготовили еду и кофе, вернулся Дэниел Эммет и объявил нам:

– Местечко, конечно, буйное, даже, пожалуй, жуткое. А поскольку оно лишено и вкуса, и малейшего подобия взыскательности, я почитаю осмотрительным и разумным на время сегодняшнего выступления оставить нашего нового тенора здесь.

Эммет обвел взглядом наши лица.

– Что он сейчас сказал? – уточнил тромбонист.

– Он сказал, что эти ребята, скорее всего, убьют Джима, если поймут, что он негр.

Я бы выразился иначе, но суть он передал верно.

Эммет вздохнул.

– Мы просто не можем позволить себе потерять еще одного тенора, – произнес человек, которому я задолжал сто девяносто девять концертов.

Я поймал взгляд Нормана. Он стоял неподвижно, но я чувствовал, как он качает головой.

Пока все прочие гримировались перед концертом, я собрал и вымыл посуду. Я делал рабью работу, а они мурлыкали себе под нос, пели, поправляли жилеты и воротники.

Когда все выстроились в колонну, чтобы идти в поселок, Норман взглянул на меня. Он знал. Он знал так же верно, как то, что сейчас вся труппа была чернее меня, что, когда они вернутся в лагерь, меня в нем уже не застанут. Едва они скрылись из вида под не то чтобы неприятные звуки кекуока, я взял хлеб, тесные ботинки и, к своему немалому удивлению и даже, пожалуй, стыду, блокнот в кожаном переплете, тот самый, в который Дэниел Эммет записывал свои песни, – и припустил в чащу. Беглецу нет ни большака, ни проселка, ни тропки. Я не знал, бегу ли я от Дэниела Эммета, от мысли о том, чтобы вновь оказаться в рабстве, или навстречу Геку. Я знал лишь одно: у меня есть часа два, чтобы уйти как можно дальше от менестрелей. И еще я понимал, что теперь я дважды беглый раб, которого, возможно, также разыскивают за похищение, убийство и уж конечно затем, чтобы взыскать с него долг, а теперь еще и за кражу. Но никто понятия не имел, в какую сторону я бежал: в этом я не сомневался.

И я бежал, как может бежать только раб. Раны мои болели, ноги протестовали, но я во весь дух несся по лесу, по высохшим руслам ручьев, шлепал по протокам, забирался на встречавшиеся пригорки и чуть не кубарем с них спускался. Я остановился, лишь когда уже толком не видел, куда бежать. Я поел хлеба и уснул.

Часть II

Глава 1

Меня разбудил шорох в сухой листве; занималась заря. Олень? Медведь? Дичь помельче, которую я сумею убить и съесть? Я сел и попытался на слух отследить ее перемещение. В сухой листве даже птичка в поисках корма шумит будто крупный зверь. Но ни птичка, ни медведь, ни олень не окликнули бы меня: “Джим, Джим”.

Как меня выследили? Собак я не слышал.

– Джим, это я.

– Кто – я?

– Норман.

– Сюда.

В свете зари унылейшим из привидений явился Норман.

– Какого черта? – спросил я.

– Не мог я там оставаться. Хватит с меня. Ты хоть знаешь, каково это, притворяться белым?

Я наклонил голову.

– Вообще-то совсем недавно я притворялся белым, чтобы потом притворяться черным.

– Утомительно, правда? – Норман подался в сторону, и теперь, когда солнце светило ему не в спину, я заметил, что он все еще в гриме.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– Мы вернулись, обнаружили, что тебя нет, и Эммет разорался, как все те рабовладельцы, которых я повидал на своем веку. Он проклинал черномазых, кричал, что выстегает тебя кнутом, а после вздернет на дубу.

– Я догадывался, что он такой. Как ты меня отыскал?

– Я сбежал. Сбежал, как беглец – а я ведь и есть беглец. Пока они там носились кругами, я побежал по прямой, запрыгивая на все камни и бревна, чтобы замести следы.

– Ты бежал всю ночь?

– Да.

– Сядь. Отдышись. Думаешь, они видели, в какую сторону ты побежал?

– Точно нет.

– Значит, такие наши дела, – сказал я. – Что дальше?

– Ты часом не знаешь, где мы?

Норман закрыл глаза, и я увидел, что его вот-вот сморит сон.

– Нет, – ответил я. – Ты поспи. А я покараулю.

Он не ответил. Он уже провалился в сон.

Норман, вздрогнув, проснулся и уставился на меня, округлив глаза.

– Ты все еще здесь. – Он сел и потер глаза.

– Где же мне быть?

– Я думал, ты убежишь.

– А я вот не убежал. – Я подвинул к нему остатки хлеба, он взял. – Я вот что думаю. Ты ведь хочешь выкупить жену, верно?

– Да.

– И я хочу выкупить жену и дочь. Мое положение осложняется тем, что меня, возможно, разыскивают за похищение и убийство, вдобавок я раб. Раб не может выкупить раба. И если я заявлюсь, чтобы их выкупить, – в общем, ты и сам знаешь, что будет.

– Черт-те что, – сказал Норман.

– Но у меня есть идея. Безумная идея.

– Расскажи.

– Тебе ведь не сложно было выдавать себя за белого? Я помню, ты говорил, от этого устаешь, но ведь это все же легко?

Норман кивнул.

– И никто тебя даже близко не заподозрил?

– Нет.

– Я