Джеймс - Персиваль Эверетт

– Ты поёшь? – спросил я.

Он намазал ваксой мою шею и подбородок.

– Я играю на барабане.

– Почему? Почему ты с ними?

– Денег хочу. Мне нужны деньги. Хочу вернуться в Виргинию и выкупить жену, – сказал Норман.

– Они ни о чем не догадываются?

– А как они догадаются? Думаешь, кто-то из них проснется однажды утром и скажет мне: “Слушай, Норман, а ты ведь похож на негра”?

– Нет.

Он отошел, всмотрелся в мое лицо с результатом своей работы.

– А мне заплатят? – спросил я.

– Вот этого я сказать не могу. Эммет так поступил впервые. Все его музыканты не из рабов, но едва ли они считают, что мы такие же, как они.

– Ясно. А раньше они принимали к себе чернокожих? – спросил я, обведя взглядом лагерь.

– Нет, ты первый. По правде сказать, я удивился. Но этот тенор исчез внезапно. Он вообще был со странностями. В последнем городке, где мы выступали, его застукали с чьей-то дочкой, вот он, наверное, и струхнул. Утром сбежал без единого звука. Для тенора это странно.

– Эммет идет, – предупредил я.

– Не могу решить, наносить ли белила ему вокруг рта, – сказал Норман. – Что думаешь, Дэн? – Норман повернулся к Эммету.

– Выглядит очень естественно, – сказал Эммет. – И костюм сидит как влитой. Встань-ка.

Я встал.

– Брюки коротковаты, – заметил Эммет.

– Вполне естественно, – произнес Норман.

В шерстяных штанах было жарко, хотя меня забавляло, что ниже колен не лохмотья. И я не понимал, почему Эммет недоволен, что штанины коротковаты. Штаны есть штаны – задницу прикрывают.

– Намажь ему ваксой щиколотки, – скомандовал Эммет. – И, может, добавь каплю белил вокруг глаз.

– Будет сделано, – сказал Норман.

Эммет поймал мой взгляд.

– А ты пой. “Хрусти кукурузой, Джимми, мне на всё наплевать, хрусти кукурузой, Джимми…” Пой, пока не заучишь. Норман, проследи, чтобы он пел.

– Прослежу.

– Ребята, мажьтесь ваксой. Нам вот-вот выдвигаться в город. – Эммет прошелся по лагерю на манер командира.

– Объясни мне, – попросил я Нормана. – Я должен выглядеть естественно, как негр, но при этом мне нужен грим.

– Не совсем так. Ты черный, но если об этом узнают, тебя не пропустят в зал, поэтому под ваксой ты должен быть белым, но чтобы зрители думали, что ты черный.

– Теперь понял. – Я коснулся своего лица. – А как мне говорить?

– Лучше вообще не говори ничего. И не трогай грим.

– А песни? Я же их не знаю.

– Они простые. Выучишь, когда будем петь. Поверь. Песни у Эммета – музыка для идиотов.

Я лихорадочно соображал. Затея с выступлениями была мне, разумеется, удивительна и незнакома, но я не оставлял надежды, что Дэниел Эммет заплатит мне за пение. И тогда у меня, возможно, появятся деньги на выкуп жены и дочери.

– Джим, ты идешь? – окликнул меня Эммет.

Я замялся, не зная, как правильно отвечать, говорить ли как я или как раб. И выбрал самое безопасное:

– Поспешаю, сэр.

Глава 30

Никогда еще происходящее не казалось мне таким абсурдным, смешным и нелепым. А я ведь всю жизнь в рабстве. Все мы, числом двенадцать, шагали по главной улице, разделявшей свободную и рабовладельческую части города, десять белых мужчин с лицами, вымазанными ваксой, один чернокожий, выдающий себя за белого и тоже вымазанный ваксой, и один со светло-коричневой кожей, вымазанный ваксой, но так, чтобы все думали, что он белый, выдающий себя за черного. Витрины лавок, банк, склад и прочие заведения все до единого казались плоскими, без глубины: пни – опрокинутся. Я поймал себя на мысли, что невозможно определить, какая часть свободная, а в какой рабство. Но потом я смекнул, что это, в общем, неважно. Мы шагали в ногу, потом стали приплясывать, как в кекуоке. Эммет пропел строчку из песни, все остальные подхватили:

Божечки, божечки, шлепни мула, шлепни этого мула.

Божечки, божечки, шлепни мула.

Масса хранит кукурузу в старой коричневой бочке.

Масса хранит кукурузу в старой коричневой бочке.

Евонные дети бегают в школу валять дурака.

Евонные дети бегают в школу.

Старая мисс за ними на деревянной ножке.

Старая мисс за ними на деревянной ножке.

Из домов выходили белые, выстраивались вдоль улицы, улыбались, смеялись, хлопали. Я встретился глазами с одним-двумя из толпы: они смотрели на меня совсем не так, как прежде белые люди. Они смотрели открыто, но то, что я разглядел, присмотревшись к ним, не произвело на меня особого впечатления. В эту минуту они как один потешались надо мной, потешались над черномазыми, высмеивали несчастных рабов, весело и оживленно хлопали и притопывали. Я заметил женщину, которую я как артист, видимо, заинтересовал или даже очаровал. Я видел ее наружность, только внешнюю оболочку, и осознал, что она вся до мозга костей – исключительно оболочка.

Концертный зал находился в ратуше. По правде сказать, он больше смахивал на зал суда. Я видел такой однажды, когда меня послали отнести обед судье Тэтчеру. Мы с пением вышли на сцену и там затянули новую песню. Эммет, Кэссиди и Норман потом говорили, что я довольно быстро выучил песни, по крайней мере, чтобы подхватывать на припевах. Признаться, мне было больно видеть все эти белые лица, смеющиеся надо мной, смеющиеся над нами, но зато я их одурачил.

Подходите, парни, девки, сам-то я из Такахоу,

Да послушайте припевки. А зовут меня Джим Кроу.

Повертися, покрутися колесом,

А когда кручуся я, прыгай, Джим Кроу!

Я спустился к речке, думал, на минутку,

Как увидел девок – пропал не на шутку.

Повертися, покрутися колесом,

А когда кручуся я, прыгай, Джим Кроу!

Думал лодку я спустить, посидев в тенечке,

Но свалился в воду я и поплыл по речке.

Повертися, покрутися колесом,

А когда кручуся я, прыгай, Джим Кроу!

Попал я в Норлеан, полез там было в драчку,

Но меня на целу ночь швырнули в каталажку.

Повертися, покрутися колесом,

А когда кручуся я, прыгай, Джим Кроу!

Я слопал аллигатора, подрался с ягуаром,

Я выпил