Могущество Ничто - Александра Давид-Неэль

Вечером, сидя друг против друга за ужином, Мунпа и Чао беседовали.

— Откуда ты прибыл? — спросил хозяин.

— От Дверей Китая, — ответил Мунпа, полагая, что этого расплывчатого обозначения места, точного положения которого он не знал, вполне достаточно. Он твердо решил не рассказывать подробно о своих приключениях в песчаном краю; следовало также умолчать о Розовой лилии, наге, вернувшем ему бирюзу, и мудреце Ванге. Все это не касалось Чао.

— У тебя нет никаких вестей о воре, похитившем ожерелье?

В то время как Мунпа выдумывал новые небылицы, он почти совсем позабыл о той, что сочинил после приезда в Ганьсу: о янтарном ожерелье, украденном у вдовы.

— Нет, — ответил он, — никаких вестей.

— Пустые хлопоты; мошенник, наверное, уже далеко и где-то затаился; скорее всего, он продал ожерелье.

— Возможно, — согласился Мунпа.

— Чем же ты еще занимался?

— Торговлей, — ответил молодой человек с притворной скромностью, чтобы придать себе значимости.

— Ты разбогател?

— О! Разбогател! — рассмеялся Мунпа. — Я лишь накопил немного, совсем немного денег, Я не мог открыть свое дело и работал на одного купца.

— Чем ты торговал?

Мунпа приподнял одну ногу, обутую в красивый новый сапог.

— Сапогами, — сказал он.

— О! — воскликнул Чао. — Прекрасные сапоги из Синьцзяна в русском стиле! Их шьют там хоуа-хоуа. Значит, твой хозяин был одним из хоуи?..

— Да, — ответил Мунпа,

— Ты привез сапоги сюда, чтобы продать?

— Нет, мой хозяин распродал все, что привез. Он вернулся домой с другими товарами. Но у меня есть для вас небольшой подарок.

Мунпа сходил за свертком, который он оставил па скамье у входа, и положил его перед хозяином.

— Что там такое? Давай посмотрим, — предложил тот.

Подарок состоял из четырех лепешек прессованной патоки, напоминавших по форме куски туалетного мыла, и мешочка с изюмом; все это было привезено из Синьцзяна.

— А! Это показывает, откуда ты прибыл, — сказал хозяин. — Благодарю тебя. Очень мило с твоей стороны, что ты меня не забыл. Почему ты там не остался, раз твои дела шли хорошо?

— Мне не нравятся те места, — заявил Мунпа. — Слишком много песка, никакой зелени и скверная, очень скверная вода. Я там болел.

— Ясно. Ты хочешь вернуться в Цинхай?

Мунпа понял, что пора открыть карты.

— Я туда не собираюсь, — отрезал он, — по крайней мере, не сейчас. Если вам угодно, поживу здесь. Я буду вам платить за проживание и питание, — прибавил он.

— Мне приятно видеть, что ты вернулся не с пустыми рунами, — ответил хозяин, — но даже не заикайся о плате, это пустяки. У тебя будет отдельная комната, и ты будешь столоваться со мной. Через некоторое время мы обсудим, чем ты сможешь заняться, коль скоро решишь здесь обосноваться. А пока станешь оказывать мне услуги, относить в кладовую прибывающие сюда товары, заниматься теми, которые надо отправить, а во время наплыва приезжих помогать слуге, ухаживающему за животными погонщиков верблюдов. Будешь получать небольшую зарплату. Так будет до тех пор, пока пе подыщешь себе занятие получше.

Все так и было, к обоюдному удовольствию Мунпа и его хозяина. Прошло какое-то время. Чао получил партию фаянсовых чаш и тарелок. Мунпа вызвался распродать их лавочникам близлежащих селений. Оп уехал вместе с одним из слуг и тремя навьюченными мулами. Его поездка продолжалась два месяца и оказалась довольно успешной.

В дальнейшем молодой человек торговал в разных местах шляпами, сапогами, ягнячьими, лисьими, рысьими шкурами, рисом и другими товарами.

Эти поездки с сопутствовавшим им комфортом нравились Мунпа, и деловая атмосфера, окружавшая караван-сарай Чао, была ему чрезвычайно приятна. Он чувствовал себя счастливым и развивал свои коммерческие способности, сокрытые в каждом тибетце. Теперь дрокпа свободно беседовал с погонщиками верблюдов, постояльцами Чао, и слушал их рассказы об обычаях их родного края, связанных с торговлей. Он говорил с ними на равных, также не утруждая себя в разговорах с хозяином вежливыми оборотами речи, предусмотренными китайскими правилами хорошего тона при обращении к человеку, занимающему более высокое общественное положение. Чао привязался к своему работнику. Он с веселым интересом наблюдал, как «обтесывается» дикарь из глуши, становясь все больше похожим на китайца. За исключением черт лица Мунпа, выдававших его происхождение, он вполне походил на зажиточного китайца, всегда прилично одетого, хорошо обутого и причесанного. Добротная одежда придавала тибетцу уверенности. Воспоминание о досадном происшествии, приключившемся с ним в ямыне, где его били палками, ютилось где-то на задворках его сознания, так что ему пришлось бы напрячься, чтобы об этом вспомнить; среди тех, с кем общался молодой человек, никто об этом не знал и не должен был никогда узнать. То, что какого-то оборванца поколотили, было в порядке вещей, такое происходило едва ли не каждый день; подобные случал нигде не фиксируются. В благословенном Китае, где жил Мунпа, не было ни картотек криминального учета, ни актов гражданского состояния.

А время шло и шло. Сколько времени? Мунпа не отдавал себе в этом отчета. Он лишь помнил, что после его возвращения в караван-сарай они с Чао несколько раз отмечали Новый год. Сколько раз? Три, четыре? Неважно. Жизнь была тихой и спокойной. Чао вел себя как настоящий друг, он щедро делился с Мунпа прибылью, полученной во время деловых поездок, и тибетец откладывал деньги. Он уже приобрел в собственность хорошую самку мула. Животное прибыло из Монголии и слишком устало, чтобы возвращаться туда со своими хозяевами; Мунпа купил его дешево, и когда оно как следует отдохнуло, его цена возросла более чем вдвое. Кроме того, у тибетца было два шелковых костюма, причем один из них был подбит мехом.

Когда Чао выразил удивление по поводу того, что Мунпа не желает включать Цинхай в маршруты своих деловых поездок, тот объяснил, что ему как члену тамошней братии не дозволено жить в другом месте, поэтому лучше держаться подальше от монастырского начальства.

Это объяснение звучало более или менее убедительно. Чао сделал вид, что поверил, хотя у него и остались некоторые сомнения. Впрочем, личные дела Мунпа не интересовали китайца. Молодой человек устраивал его как работник, и Чао даже подумывал о том, чтобы сделать его своим компаньоном.

У Чао не было сыновей. Его дочь, единственный ребенок в семье, вышла замуж за писца из ямыня. Этот брак льстил тщеславию хозяина постоялого двора, но не представлял никакого интереса с финансовой точки зрения. Подобный зять не мог стать его преемником, а дочь корчила из себя тайтай[85]. Стало быть… Мунпа… как знать…

Мунпа не подозревал о планах, которые вынашивал относительно него хозяин. Наш герой чувствовал себя вполне довольным, все больше