Могущество Ничто - Александра Давид-Неэль

В то время как буддизм в различных формах процветал в Индии и Центральной Азии, его приверженцы по непонятной причине пристрастились к строительству подобных пещерных храмов, которые они, в зависимости от характера местности, выдалбливали в скалах либо оборудовали под землей. Странная идея, отнюдь не вызванная, подобно римским катакомбам, необходимостью прятаться, чтобы совершать запретные ритуалы, таким образом избегая карательных мер, предусмотренных гражданскими властями для участников подобных обрядов. Речь также не шла о том, чтобы скрываться от глаз непосвященных в таинственные мистерии: буддизм — ясное учение, лишенное туманной подоплеки и тайного смысла. Оно было доступно всем без исключения и излагалось Учителем[80] без каких-либо недомолвок; различия в уровне интеллектуального развития его слушателей послужили единственной причиной разногласий, возникших впоследствии относительно распространявшихся новых теорий. На протяжении нескольких веков после смерти Будды эти разногласия обострились. Множилось количество толкований и комментариев, доктрины различного толка были включены в буддистский канон, в результате чего буддизм превратился в малопонятное собрание тайных учений и зловещих обрядов, преобладавших сначала в Непале, а затем попавших оттуда в Тибет.

Хотя люди, строившие подземные храмы Дуньхуана, и художники, расписывавшие фресками стены пещер, руководствовались мотивами, уже весьма далекими от духа первоначального буддизма, их произведения нередко наделены глубоким смыслом, даром что облечены в форму мрачных суеверий, характерных для поздних последователей великого философа из племени шакья.

Дуньхуан пронизан светом, удивительным светом Центральной Азии. Он попадает в храмы через сотни ячеек и продолжающих их коридоров, которыми испещрена желтая поверхность скалы. Несмотря на то, что солнечные лучи, исчерпав свою силу, не могут проникнуть в дальние уголки подземных галерей, последние озарены сверхъестественным светом, исходящим от множества будд с загадочной и в то же время бесконечно сострадательной улыбкой.

Вид этой многолюдной толпы, населявшей мир фресок, ошеломил Мунпа. Тибетец инстинктивно остерегался обитавших на стенах фигур, напомнивших ему о колдовских чарах, жертвой которых он стал в монастыре Абсолютного Покоя. Однако в Дуньхуане фрески не являли собой зрелища мирской суеты. Будды, их ученики и божества представали на них неизменно спокойными, далекими от круговорота ничтожных дел, в который вовлечены люди, порожденные желанием и сутью которых является желание. Все в Дуньхуане дышало покоем.

Тем не менее Мунпа, чье душевное равновесие столь сильно пошатнулось в результате трагедии, с которой он столкнулся в скиту Гьялва Одзэра, а также после множества повторявшихся вокруг него происшествий оккультного характера, никак не удавалось приобщиться к блаженству, исходившему от этих почти одинаковых фресок, воспроизводивших на тысячах картин одну и ту же улыбку возвышенной мудрости. Даже сам этот покой и это блаженство внушали дрокпа тревогу, и его ум снова принялся вырабатывать бредовые идеи.

Мунпа, сопоставляя безмятежность обитателей фресок Дуньхуана с нападками, которым он якобы подвергался со стороны демонов, вспомнил, что, согласно тибетским верованиям, дух покойного совершает в потустороннем мире путешествие, в ходе которого ему встречаются то грозные демонические существа, то бодхисаттвы, родственные божественным буддам. Во время этого странствия дух проходит через пустынные места, видит разрушенные дома, попадает в песчаные бури, лицезрит реки с прозрачной водой, превращающиеся при его приближении в пересохшие борозды на каменистой земле. Все это Мунпа уже видел… Следовательно… не умер ли он?.. Однако он не мог припомнить ни одной подробности, связанной со своей смертью. Между тем у дрокпа сохранились весьма четкие воспоминания о кочевье, где он жил в Цо Ньонпо, о родителях и трапа своего маленького монастыря, об учениках Гьялва Одзэра и в особенности о самом гомчене. Но обстоятельства собственной смерти были от него скрыты. Мунпа не видел себя лежащим в окружении знакомых, не слышал заунывного пения лам и чтения пхова[81] у своего смертного одра. Наконец, он не мог представить своих похорон, а ведь в Тибете всякий знает, что дух покойного следует за траурной процессией, сопровождающей его останки на место кремации или в горы, где тело расчленяют и оставляют па съедение грифам. Нет, Мунпа не помнил ничего подобного. Мертвые — он также об этом знал — хранят эти воспоминания совсем недолго. Затем наступает забвение… Неужели он умер так давно?..

Между тем существовал способ, позволявший безошибочно убедиться в том, как обстоит дело; достаточно лишь взглянуть на покойного: его тонкое тело не отбрасывает тени, а ступни не обращены вперед, по ходу движения, а смотрят назад.

Это легко было проверить. И вот наш герой решил пройти это испытание под лучезарным солнцем, на берегу речушки, протекающей перед пещерами Тысячи будд. Сперва он долго ходил, высматривая на песке, впереди или позади себя, собственную тень. В это время солнце находилось в зените — Мунпа выбрал для своего опыта неблагоприятный момент. Однако он продолжал упорствовать, и его настойчивость была вознаграждена. Молодой человек увидел на песке свою тень; она была поначалу очень короткой, но постепенно удлинялась и сопровождала повсюду своего прохаживающегося хозяина. То был обнадеживающий знак, теперь оставалось лишь проверить, в какую сторону обращены ступни. Это можно было сделать с помощью отпечатков ног на влажном речном песке. Мунпа снял сапоги, сделал шаг, другой третий, еще несколько шагов, сильно налегая на подошвы и прижимая пальцы ног к земле. Затем он остановился и осмотрел следы; они смотрели вперед, по ходу движения. Мунпа возобновлял эту попытку раз десять, в то же время продолжая наблюдать за своей тенью: следовала ли она за ним по-прежпему?..

Поглощенный экспериментом дрокпа не заметил китайца, который, остановившись на берегу реки, пристально на него смотрел. Незнакомцу пришлось окликнуть Мупна, чтобы тот обратил на нет внимание.

— Что ты там делаешь, приятель? — спросил китаец ровным, совершенно спокойным голосом, в котором не слышалось ни малейшего любопытства.

Мунпа вздрогнул. Из преддверия Бардо он внезапно вернулся в мир живых людей, более или менее убедившись, что все еще к нему принадлежит. Затем молодой человек взглянул на того, кто с ним заговорил.

Это был мужчина среднего роста, одетый просто, но элегантно: на нем были красивая рубашка из серого шелка и черный жилет. Он был обут в невысокие черные сафьяновые сапоги и носил черную шелковую шапочку на старинный манер. Лицо китайца излучало доброжелательное спокойствие, то же самое выражение, которое Мунпа видел у изображений бесчисленных будд, выстроившихся в ряд вдоль фресок, украшающих подземные галереи.

Поистине, этот китаец, неподвижно стоящий у реки, казался новоявленным буддой, вновь сошедшим в наш мир. Либо — эта неуместная мысль промелькнула в голове Мунпа — он был похож на хэшана из театральных ламаистских представлений.

Китайский