Великая охота на ведьм. Долгое Средневековье для одного «преступления» - Людовик Виалле

сравнению с консерватизмом других парламентов королевства, которые, как мы помним, являлись верховными судами, кассировать приговоры и постановления которых мог только король или его Совет, – вплоть до генерального постановления от 27 июня 1624 года, определившего правомерность апелляционных жалоб в делах о ведовстве. Это означало, что задолго до экстраполяции преступлений, ведовства на все прочие преступления согласно ордонансу 1670 года, каждый приговор, вынесенный колдуну или ведьме нижестоящим судом, в обязательном порядке должен был быть рассмотрен Парижским парламентом. Такое условие требовало от местных органов правосудия перемещения судебных разбирательств и огромного увеличения стоимости процессов, связанного непосредственно с оплатой доставки узника в Париж, что либо обескураживало местные власти и провинциальные суды, побуждая снизить интенсивность охоты, либо подталкивало отдавать предпочтение радикальным методам, то есть немедленным расправам.

Совершенно ясно, что, в отличие от преследований, начатых некоторыми судами, в частности на востоке королевства, Парижский парламент проводил и утверждал политику центральной судебной власти, власти короля. По мнению Альфреда Сомана, изложенному в статье 1977 года «Ведовские процессы в Парижском парламенте»*, декриминализацию ведовства можно расценивать как проявление «могущества крупных правосудных монархий» (Англия, Испания, Франция) на фоне гонений местных властей, распоясавшихся, например, в землях Империи, при условии, что in fine общая, можно даже сказать «всеохватная», эволюция заключалась в утверждении государственного интереса во имя «общественного благоденствия», происходившего в борьбе с местными властями и центробежными силами.

Обстановка в герцогстве Баварском и в королевстве Франция не сильно отличалась от ситуации, увиденной Жан-Клодом Дьедлером в конце XVI – первой половине XVII века в герцогстве Лотарингском. Там разоблачение колдовства часто служило орудием соперничества кланов и отдельных субъектов, которых пытались уничтожить, захватив их имущество, ибо свидетели обвинения были вправе изъявить желание приобрести его («Демоны и ведьмы в Лотарингии»*). Судья Николя Реми часто смягчал (слово довольно плохо подходит к человеку, ответственному за смерть сотен лиц) приговоры, вынесенные местным правосудием, пуская в ход обращение к центральной власти, в данном случае власти герцога Лотарингского, заботившегося о том, чтобы избежать бесконтрольного доносительства, наносившего урон крестьянскому населению.

Тезис, выдвинутый Робером Мандру в работе «Магистраты и колдуны во Франции в XVII в.»*, гласит, что постепенное прекращении осуждения колдунов судьями высоких судов сначала в Париже, а затем и в провинции явилось результатом становления нового рационального сознания, предшествовавшего настоящей ментальной революции и разрушению целых пластов мировоззрения, унаследованного от прошлых веков. И этот тезис продолжают развивать многие историки. Продвижение государственного интереса (он не был кристально честным и соединялся с личным интересом правителя, но это суть дела не меняет) и «общественного блага» (понятия не нового, основанного на прочном идеологическом, политическом и административном каркасе и активно развивающегося), а также, как полагает Альфред Соман, возрастающее недоверие судей к предъявляемым доказательствам и злоупотребление во время процедуры в суде первой инстанции, несомненно, объясняет декриминализацию ведовства и отступление репрессий на территориях, принадлежавших Франции и Германии, бывших ранее привилегированными заповедниками Великой охоты.

Однако невозможно полностью отмахнуться от идеи о том, что апостолы права (Scientia juris[68], вышедшая из романского мира), эта социальная и культурная элита, заполняющая дворы суверенов и государственные учреждения, смогли постепенно освободить от ряда верований, распространению которых широко способствовали их далекие предшественники конца Средневековья. Иначе невозможно понять реакцию Антуана Сегье, первого президента Парижского парламента, прервавшего 30 января 1610 года адвоката одного обвиняемого, который хотел доказать, «что демоны не имели никакой власти над жизнью людей и животных», посредством лапидарного утверждения, «что нет необходимости это доказывать, поскольку двор в этом убежден».

Если во Французском королевстве травля ведьм и колдунов началась достаточно рано и особенно разбушевалась на периферии (Север, Восток, Лангедок, Юго-Запад, Нормандия), то прогресс процесса политической централизации на рубеже XVI–XVII веков и роль Парижского парламента, взявшего на себя функцию модератора, в конечном счете влиявшего на другие провинциальные суды, окончательно сократили количество процессов по сравнению с меньшими территориями, такими как Франш-Конте и Лотарингия, теоретически зависящими от Империи, но фактически независимыми, и мелкими политическими субъектами, практически автономными, контролируемыми церковной властью юга и запада Германии. Там осужденные не имели возможности подать апелляцию в более высокую судебную инстанцию – в данном случае в имперские суды. Именно в Германии волны гонений вздымались особенно высоко, как в княжестве-пробстве Эльванген (Баден-Вюртемберг в бывшей Швабии), маленьком католическом княжестве, возглавляемом князем-прево. В 1588 году Вольфган фон Хаузен приступил к охоте, начав два десятка процессов, в атмосфере коллективного покаяния, отмеченного суровой социальной дисциплиной, а именно запретом пения и танцев. Немногим более двадцати лет спустя, при князе-прево Иоганне Кристофе I фон Вестерштеттене началась вторая волна гонений, и правитель снова велел запретить развлечения, музыку и танцы.

Подогреваемая иезуитами, подхваченная городскими судьями, дополненная специальным советом по делам преследования ведьм – Hexenrat, состоявшим из советников князя, чей юрист Карл Киблер руководил канцелярией, – преследования, проходившие с апреля 1611 по март 1613 года, унесли жизни более 300 жертв. К ним надо добавить еще примерно 150 жертв, казненных после отъезда Иоганна Кристофа I, избранного епископом Айхштетта, при его преемнике Кристофе II фон Фрайберг-Файзенберге, который в 1618 году положил конец ведовским процессам, приведшим к полной нестабильности местного общества, женское население которого (почти 80 % жертв) подверглось децимации[69]. Когда травля прекратилась в Эльвангене, она началась в епископстве Вюрцбургском: с 1627 по 1629 год в Вюрцбурге казнили 43 священника, что ясно свидетельствует о царивших в то время в обществе порядках и морали, не щадивших даже лиц духовного сословия, стоило только кому-то показаться, что их репутация запятнана. То же можно сказать и о соседнем диоцезе Бамберг, во главе которого стояли князья-епископы Иоганн Готфрид фон Ашхаузен (1609–1622), а затем Иоганн Георг Фукс фон Дорнхейм (1623–1633). В 1627-м фон Дорнхейм велел построить специальное сооружения для заточения и допросов обвиняемых, а если говорить коротко, то центр для пыток, «дом ведьм» (Malefizhaus, или Drudenhaus, или Hexenhaus), разрушенный в 1635 году, но чертежи его сохранились. Преследование ведьм продолжалось вплоть до вмешательства имперской власти (Reichshofrat) в июне 1631 года и прибытия в следующем году шведских войск. Пик этой охоты пришелся на 1616–1619 (159 известных смертных приговоров) и 1626–1630 годы (642 казни) и унес жизни трех четвертей тамошних женщин.

Очевидно, что оголтелое преследование ведьм в маленьких церковных княжествах Империи легко связать с действиями и личностью руководивших ими прелатов, одержимых религиозной реформой, страхом перед дьяволом и идеей поддержания как можно более крепкой власти. Нетрудно понять, что, грозное продолжение репрессий обеспечило почти двадцатилетнее присутствие в Бамберге совершенно одержимого демонолога (неужели плеоназм?) епископа-коадьютора Фридриха Фёрнера, занимавшего