Смертельная миссия в Хайларе - Галина Алексеевна Беломестнова

– Что же ты тут встал! – вывел его из задумчивости голос бабушки Веры Игнатьевны. – Гостей привез и во дворе держишь.

Успенский представил ей своих спутников. Она сначала провела их в тепляк, там они умылись с дороги у рукомойника, а потом прошли к дому по настланным тесовым дорожкам. Скинув в сенях обувь, вошли в просторную комнату, в которой стояла русская печь, пахло свежеиспеченным хлебом и сдобой. В избе с выбеленными известью стенами было светло и прохладно. На открытых двустворчатых окнах слегка колыхались от ветерка вышитые занавески.

– Вот тут мы и хозяйничаем с дедом, а сыновья да внуки только на покос да на праздники приезжают, – суетилась возле любимого внука и его гостей старушка. – Вы проходите в горницу, устраивайтесь, отдыхайте с дороги.

– У вас здесь так хорошо и спокойно, в городе такой благодати нет, – произнес Мамаев, с улыбкой глядя на хозяйку. – В машине насиделись, если позволите, то мы лучше прогуляемся по вашей усадьбе.

– И то верно! Там возле бани калитка есть к речке, а на берегу малина и смородина поспели, сходите полакомьтесь ягодой, а мы с Сашей ужин сгоношим.

Оставив внука и бабушку вдвоем, гости прошли мимо навесов, под которыми размещался сельскохозяйственный инвентарь, телеги, сани, сбруя, за навесами тянулись скотные дворы. Огород находился в нижней части усадьбы, примыкающей к речке. Там же, на берегу, стояла баня.

– Крепко живут, – с неожиданной завистью сказал Мамаев. – У нас в Забайкалье таких дворов уже не осталось. Весь скот в колхозах.

– На Украине до войны тоже богато жили. Мало что осталось. Фашисты много деревень уничтожили. Стариков, женщин и детей запирали в амбарах и живьем жгли, гады, партизанам мстили. Пожарища вместо домов остались, и людей нет, а здесь благодать, – сказал Краснов.

– Пока Япония ведет войну на юге, здешнее население никто не трогает. Но это не значит, что так будет всегда. – Черных окинула взглядом пасторальный пейзаж. – В метрополии на островах живет слишком много людей, и империи нужно жизненное пространство. Японцы считают, что самый дешевый и удобный способ завоевать его – это применить бактериологическое оружие. Люди во время эпидемий вымрут, а все богатства страны достанутся армии победителей.

– Так все же станет заразным: земля, вода, животные. Как они здесь жить после этого собираются? – возмутился Краснов.

– К вашему сведению, Илья, микробы – тоже живые существа, они гибнут от воздействия хлора или карболки. Проведут дезинфекцию, и можно будет начинать переселение великой японской нации на континент. Биологическое оружие существует для того, чтобы уничтожить людей. Все это объясняется борьбой за выживание, – холодно глянула на него Черных и, открыв калитку, пошла к зарослям малины.

– Капитан, ты слышал, о чем она сейчас так спокойно говорила? – Яростно сверкая глазами, Краснов заступил дорогу Мамаеву. – До такого даже фашисты не додумались!

– Что ты от нее хочешь? Все ученые – немного ненормальные. Для них что микроб, что человек – все одинаково. Черных – светило в микробиологии. Ее рекомендовала нам Москва.

– Не доверяю я таким ученым. – Лейтенант зло глянул в сторону осторожно спускавшейся к речке женщины.

* * *

Свет керосиновой лампы разгонял вечерний сумрак, заполнивший веранду серым светом. Ничто не нарушало мирного покоя усадьбы, только иногда доносился писк испуганной пичуги, да гремел во дворе цепью пес-охранник. После сытного ужина все пили чай с вареньем из лесной малины и слушали рассказ Александра Ивановича.

– Мой дед родом из Забайкалья. Едва его призвали на службу в Первую сотню 1-го Читинского полка, как полк бросили на усмирение восстания ихэтуаней. Дед получил свой Георгиевский крест, когда в районе реки Хуньхэ их полк разбил многократно превосходящие силы китайцев. В Русско-японскую войну его сотня воевала в составе знаменитого отряда генерала Мищенко, прославившегося лихими набегами на врага. Домой в Быркинскую станицу он вернулся полным георгиевским кавалером.

– Это он хвалится вам своими подвигами, когда самогонки на праздник выпьет. А не рассказывает, что не на коне домой вернулся. Его казаки-однополчане израненного на телеге привезли. А сколько с той японской войны казаков не вернулось! – вмешалась в рассказ внука Вера Игнатьевна. – Из-за ранений его и на германскую не призвали. Поженились мы вскоре, двое сыновей родили. Если бы голытьба бунт не затеяла, мы бы так и жили в Бырке. Какой у нас там дом справный был, – горестно покачала она головой.

– Лучше этого? – спросил Мамаев.

– Не хуже, сынок. Чтобы нам все это заново завести, столько мытарства пришлось пережить, один Бог ведает. Бежали-то от красных голые, лишь бы себя и детей спасти. Хорошо, граница рядом да родня здесь, на КВЖД, жила. Помогли маленько.

– А чего же бежали? – спросила Анастасия.

– Молодая ты еще, не ведаешь того страха, что мы пережили, когда брат на брата войной пошел. Вот и Ваня мой вздыбился, как же – герой, за царя воевал, присягу давал! И про раны свои забыл, когда Григорий Михайлович Семенов клич кинул. Да не сдюжили они против красных, вот и бежали мы сюда от расправы.

– Правда все равно на нашей стороне осталась. Мы живем себе, не горюем, и никто нас не трогает. А по красным прокатилась война страшнее Гражданской. Верно, господа предприниматели? – спросил Успенский, разливая по бокалам вино.

– Вы правы, поручик! За многие годы жизни на маньчжурской земле мы привыкли пребывать в благоденствии, в сознании, что никакие политические бури нас не касаются, – поднимая бокал, произнес Мамаев.

Анастасия видела, как побелело лицо Ильи от слов Успенского. Она понимала, что прошедшему с боями от Москвы до Берлина Краснову тяжело принимать психологию этих вроде бы русских людей, которые радуются, что Родина испытала весь ужас фашистского нашествия. Чтобы разрядить обстановку, она капризно произнесла:

– Мужчины всегда говорят о войне и политике, а мне это совсем не интересно. Я видела у вас гитару, Александр. Вечер так хорош, давайте лучше споем.

– И верно, Сашенька. Давно я не слышала твоих песен, – поддержала гостью Вера Игнатьевна.

– Ох уж эти женщины! Как вам отказать, – развел руками Успенский и пошел в дом.

Он вернулся с гитарой, пристроил ее на коленях и, перебирая струны, запел романс Вертинского: «Тает луч вечернего заката, синевой окутаны цветы. Где же ты, желанная когда-то? Где же вы, забытые мечты…» – В голосе Александра звучала какая-то беспричинная скорбь. Пальцы его легко перебирали струны, а глубокий бархатный голос уводил в иной, исчезнувший, мир, в котором не было войны и вражды, в котором существовали только простые