Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

Во второй час ночи (т. е. по закате солнца) отворились большие ворота на дворе Морозовой. Ужаснулась Федосья Прокопьевна, поняв, что идут ее мучители. От страху ослабели ее ноги, и она приклонилась на лавку. Княгиня подкрепила ее: «Матушка, сестрица, дерзай. С нами Христос! Не бойся, встань, положим начало». Совершили они семь поклонов приходных, одна у другой благословились свидетельствовать «истину». Морозова в постельной своей комнате легла на свой пуховик, близ иконы Богородицы Федоровской. Княгиня ушла в чулан – род алькова, устроенный в той же спальне для наставницы Мелании, и там легла на постель. Сестры, видимо, хотели показать, что они собрались уже опочивать. В постельную с великою будто бы гордостью, дерзко, вошел чудовский архимандрит Иоаким в сопровождении думного дьяка Лариона Иванова и, увидев возлежащую Морозову, объявил ей, что послан от царя вопросить ее, чтоб встала и, стоя или и сидя, если не может, дала бы ответ противу царских повеленных слов. Морозова не встала. «Како крестишися и как молитву творишь?» – спросил ее архимандрит. Морозова, сложа по-своему персты, перекрестилась и произнесла молитву! «Тако я крещусь, так же и молюсь». Второе: «Старица Мелания, а ты ей в дому своем имя нарекла: Александра, где она теперь, сказывай скорее?» Морозова отвечала: «По милости Божией и молитвами родителей наших, по силе нашей, в убогом нашем дому ворота были отворены для странных рабов Христовых. Когда было время, были и Сидоры, и Карпы, и Мелании, и Александры. Теперь же никого нет из них». Думный дьяк ступил в чулан, но в чулане не было света; разглядев там человека, лежащего на постели, он вопросил: «Кто ты?» – «Я князь Петра жена, Урусова», – отвечала сестра Морозовой. Дьяк, вовсе не ожидая найди здесь такую знатную особу, испугался своей дерзости и тотчас выскочил из чулана. Удивленный архимандрит воскликнул: «Княгиня Евдокия Прокопьевна, князь Петра Урусова! Спроси ее, како крестится?» Дьяк отказывался, объясняя, что они посланы только к боярыне Федосье Прокопьевне. «Слушай меня, – возразил архимандрит, – я тебе повелеваю, вопроси ее». Дьяк повиновался и дал вопрос. Лежа на постели, облокотившись на левую руку, княгиня сложила персты: великий палец со двумя малыми, указательный же с велико-средним, протянув их и показывая дьяку, произнесла молитву. «Так я верую», – сказала. Неожиданная встреча княгини Урусовой и ее заявление своего староверства заставили архимандрита тотчас же донести об этом царю. Оставив у сестер дьяка, он поспешил во дворец. Царь сидел посреди бояр в Грановитой палате. Приблизился к государю архимандрит и пошептал ему на ухо, что не токмо боярыня стоит мужески, но и сестра ее княгиня Евдокия, обретенная у нее в дому, также ревнует своей сестре и твоему повелению сопротивляются крепко. Государь заметил, что княгиня «смирен обычай имеет и не гнушается нашей службы, а вот люта эта сумасбродка!». Архимандрит ответил, что и княгиня не только уподобляется во всем сестре своей старейшей, но и злее ее ругается над нами. «Если так, то возьми и ту», – сказал государь. Князь Петр тут же стоял и, слышав царские слова, будто бы опечалился, но помочь делу не мог. Архимандрит возвратился в дом Морозовой и приступил к испытанию ее рабынь.

Сопровождавший архимандрита черный дьякон Иоасаф указал особенно на двух – Ксению Иванову и Анну Соболеву. Когда обе укрепились (в перстосложении), их поставили на (правую) сторону особо; прочие все убоялись и не пошли на сторону укрепившихся, остались ошуюю. Тогда архимандрит обратился к боярыне со следующею речью: «Понеже не умела ты жить в покорении, но в прекословии своем утвердилась, а потому царское повеление постигает тебя, и из дому твоего ты изгоняешься. Полно тебе жить на высоте, сниди долу, встань и иди отсюда». Морозова не трогалась, видимо, она выдерживала роль, что больна ногами – ни стоять, ни ходить не может. Ее посадили в кресла и понесли из комнат. Сын Иван Глебович провожал свою мать до среднего крыльца и поклонился ей вслед. Она не видала его. Наложили на обеих сестер железа конские и посадили их в людские хоромы, в подклете, приказав людям беречь их под стражею.

Через два дня снова явился к ним думный дьяк Ларион Иванов, снял с ног железа и велел идти, куда поведут. Морозова не захотела идти (пешком); дьяк велел нести ее. Слуги принесли сукна (носилы), посадили и понесли в Чудов монастырь. Княгиня Евдокия была ведена за нею пешком. Войдя в одну из палат вселенских (соборных) и по обычаю образу Божию поклонившись, Морозова сидевшим там властям «сотворила мало и худо поклонение». В палате председал Павел, митрополит Крутицкий, знакомый уже нам Иоаким, архимандрит Чудовский, думный дьяк и иные. Она не захотела говорить пред ними стоя; села на место и не вставала, несмотря на их неоднократное требование. Митрополит начал ее увещевать тихо и кротко, воспоминая честь ее и породу. «Все это натворили тебе,– сказал он,– старцы и старицы, тебя прельстившие, с которыми ты водилась и слушала их учения, и довели тебя до этого поношения, что приведена твоя честность на судище». И красоту сына ее вспоминал, чтоб пожалела его и своим прекословием не причиняла бы разорение его дому. Против всех слов она давала ответы: что истинному пути и благочестью навыкла не от старцев и стариц, а от истинных рабов Божиих. «О сыне же перестаньте мне много говорить. Обещалась Христу, моему свету, и не хочу обещания изменить да последнего вздоха; ибо Христу живу, а не сыну». Видя непреклонное ее мужество и бесполезность кротких увещаний, власти решились ее постращать: «Коротко тебя спрашиваем, – сказали они ей, – по тем служебникам, по которым государь царь причащается, и благоверная царица, и царевичи, и царевны, ты причащаешилися?» – «Нет, не причащусь, потому что знаю, что царь по развращенным Никонова издания служебникам причащается». – «Как же ты об нас обо всех думаешь, стало быть, мы все еретики?» – «Ясно, что вы все подобны Никону, врагу Божию, который своими ересьми, как блевотиною, наблевал, а вы теперь то сквернение его подлизываете».

В ответ ей сказали, что после того она не Прокопьева дочь, а бесова дочь. Морозова защищалась, говоря, что проклинает беса, что по благодати Господа она, если и недостойна, все-таки дочь Христа. Прение продолжалось от второго часа ночи до десятого (считая от солнечного заката). Княгиня Урусова точно так же «во всем мужество показала». Их тем же порядком возвратили домой под стражу в тот же людской подклет Морозову опять несли на носилах. «Если нас разлучат